*** *** ***
Когда яхту качнуло и стук чьих–то каблуков донесся в закрытый кубрик,
Генрих снял пулевик с предохранителя, вжался поглубже в щель между шкафом и
откидным столом и оцепенел. В носовой отсек, словно сельди в бочку, набились
бывшие «чирсовцы». От них отчетливо тянуло страхом – обостренное и без того
обоняние Генриха сейчас проявлялось особенно ясно.
Снаружи кто–то некоторое время перешептывался. Осторожно подергали люк
– щеколда–запор не поддалась. Пауза. Потом на люк обрушился удар. Один,
второй, третий; щеколда выдерживала с честью. Кто–то прошел по палубе, над
самой головой. Проверил люк в носовой части – но и тот оказался задраен
наглухо, а прозрачная перепонка сейчас была заслонена секторной подвижной
шторкой.
Вскоре послышался противный треск; люк начал поддаваться. Еще пара
ударов; в наметившуюся щель вонзилось жало изогнутого металлического
заостренного прута, среди механиков именуемого «монтировкой». И щеколда не
выдержала: сухо тренкьнув, отошла от роговицы и оторвалась. Люк уехал по
пазам вперед, а в ослепительно–ярком после полутьмы кубрика пятне света
зачернела чья–то ушастая башка.
Генрих, ощущая в душе ледяную пустоту, нажал на спуск. Башка тотчас
исчезла с вязким чавкающим звуком. И еще – снаружи что–то загрохотало, а
потом оглушительно взорвалось, словно посреди моря вдруг случилась
ральсокатастрофа.
Как и в прошлые разы после убийств, Генрих соскользнул в сумеречное
состояние психики. Обычные мысли исчезли, да и он, Генрих Штраубе, по
большому счету исчез. Вопящее от ужаса сознание втиснулось в вылепленную
психоинженерами оболочку, а вместо Генриха остался одинокий сгусток хищной
тьмы, способный только отличать врагов от всех остальных, способный
выполнять впечатанный в память приказ и способный стрелять. Разумеется, на
поражение.
А запасных обойм вполне хватало.
Вторым выстрелом он снял неосторожно мелькнувшего на корме овчара в
серой матросской форме.
