*** *** ***
Утренняя стоянка затянулась на шесть с половиной часов.
Пограничники снялись уже за полдень. Юркие легковые экипажи сибирских
безопасников и передовой группы долго мчались по левой полосе, обходя
нескончаемую колонну пятнистых грузовиков, лениво косящих глазами на
обгоняющую мелочь. Из–под выгоревших на солнце тентов выглядывали
скуластые стриженные лица. Цицаркин вдруг подумал, что этих юнцов,
вчера еще тискавших на лавочках одноклассниц и гонявших по траве
саморощенные мячи, посылают в самую настоящую мясорубку.
А ведь это трудно, посылать юнцов в мясорубку. Цицаркин не
чувствовал в себе сил на подобное. И он в который раз подумал, что
ноша полковника Золотых в этом необычном деле – самая тяжелая.
Юрий Цицаркин, агент внешней разведки Балтии, неизбежно привык к
промытым психологами мозгам. Чужая смерть давно уже его не ужасала, да
и своя много лет не казалась абстрактным понятием. Она стала понятием
вполне конкретным, некоей сущностью, непрерывно маячившей в поле
зрения, и на многих операциях Цицаркину приходилось прилагать массу
усилий, чтобы эта костлявая старуха в ветхом рубище не вздумала
приблизиться хотя бы на шаг. Тем не менее, старуха иногда оказывалась
совсем рядом, но ухватить его или хотя бы коснуться ей пока не
удавалось.
Но вот эти вот ребята... Юнцы, в неполные двадцать получившие в
руки казенные иглометы, оторванные от дома и каждую ночь вынужденные
ловить проныр–контрабандистов на японокитайской границе. Чем для них
является смерть? Без разницы, своя ли, чужая ли? Как уберечь их
непрочное «я», если им придется убивать? И как оправдать, если
костлявая старуха сграбастает их в объятия, от которых уже не
освободиться? Сколько их в каждом грузовике, и сколько грузовиков на
каждом километре сибирской трассы?
И как, черт возьми, люди жили до коррекции? Жили и умирали? Шли на
смерть сами и отсылали других? Что они чувствовали при этом? Ведь не
может же быть, чтобы ничего?
Не может. Точно не может.
И поди теперь разберись, что есть биокоррекция – благо или зло?
Что важнее – сохраненные жизни тысяч людей, не вцепившихся друг другу
в глотки за последние двести лет, или неумение человечества дать
толковый отпор невесть откуда вынырнувшей горстке волков? Как
сравнить, как сопоставить, и как оценить одно и другое?
Как, наверное, трудно было людям, от которых зависело – проводить
биокоррекцию или нет. Впрочем, тем, кто выбирает не только за себя, но
и за других, всегда бывает трудно.
Но ведь тогда, в тысяча семьсот восемьдесят четвертом, кому–то
пришлось выбирать за всех. За всех, живших тогда, и за всех живущих
ныне, и за всех, кто еще только будет жить.
И еще – за тех, кто умрет завтра. За этих скуластых мальчишек,
которым, возможно, не суждено увидеть очередную осень. Которые навечно
останутся в сибирском лете с пулей в сердце и непониманием в
стекленеющих глазах.
Ты ведь не любишь, когда выбирают за тебя, Юрий Цицаркин. Хотя и
подчиняешься приказам. Но все же – не любишь. Как странно, что
прогресс и цивилизация предполагают бесконечную цепочку ситуаций, в
каждой из которых ты выбираешь за других, а кто–то – за тебя, и крайне
редко человеку дается выбор, способный изменить исключительно
собственную судьбу.
И как странно понимать, что нынешний порядок вещей – тоже чей–то
нелегкий выбор.
Выбор за тебя. И выбор за всех.
