60. Роман Савельев, капитан, Homo, крейсер Ушедших «Волга».
Никогда еще моя жизнь не состояла из таких длинных минут и
совершенно нескончаемых часов. Тяжкая эта работа – ждать... Хоть и
существует старательская пословица «ждать – не руду колоть».
Видно, ожидание ожиданию рознь.
Не знаю как кто, а я все же умудрялся в течение этих двух
неотличимых друг от друга дней и ночей иногда уснуть. Правда,
ненадолго. Капитанская каюта превратилась черт знает во что, в
проходной двор, но я никого не гнал. Человек сорок прошло через нее за
это время, не меньше. Ладно – старшие офицеры и старые приятели еще по
Волге. Но какие–то совершенно мне незнакомые физиономии...
Не мог я их выгнать, невзирая на то, что очень хотелось. В
конце–концов, эти люди хотя бы не бунтовали против меня. Только лишь
скользкая рожа Самохвалов трижды пытался прорваться ко мне с какими–то
заявлениями. Но Фломастер распорядился, и охранники довольно
бесцеремонно заворачивали его на сто восемьдесят. А на третий раз,
по–моему, вообще выпроводили за офицерский сектор – там, вроде бы,
тоже кордон организован. Янка, умница, какое–то обращение к экипажу
сочинила, и даже на утверждение мне принесла, да только башка моя
многострадальная наотрез отказалась воспринимать от руки начертанный
текст.
Чужие тоже ждали. Не знаю, что они затеяли и о чем догадались.
Историческая встреча с дипломатами союза, во время которой не хватало
только флажков на столе и бутылок с минералкой, разносимых миловидными
девицами в строгих деловых костюмах, то казалась мне каким–то
чудовищным фарсом, то вполне толковым обменом любезностями.
Все–таки, есть что–то неправильное, в том, что человеческую расу
на переговорах представляет вчерашний старатель. Как–то в старину
кухарок уже допустили к управлению, и все прекрасно помнят, что из
этого получилось.
С другой стороны, я не видел ничего такого, за что мог бы себя
упрекнуть.
И все просто уперлось во время.
Мишка Зислис, обкурившийся своих вонючих сигар до одури, Лелик
Веригин и Костя Чистяков отключились к исходу вторых суток
беспомощности. Суваев с ненавистью таращился на мертвый шкаф с
биоскафандром воспаленными глазами. Запасенный кофе кончился. То и
дело забегал Фломастер и шепотом спрашивал: «Сколько уже прошло?»
Будто у него своего хронометра нету.
Недавно я ответил ему: «Сорок три часа... с небольшим.»
И снова погрузился в вязкую полудрему.
Я обещал чужим обсудить речь адмирала цоофт со своими офицерами.
Можно сказать, что обсудил. Хотя обсуждение свелось к единственной
реплике Суваева: «Да чего тут обсуждать... Пусть делятся технологиями
с Землей, причем начинают немедленно. А мы потом проверим... Если
сможем.»
Вот–вот. Если сможем. Я был вполне согласен с Суваевым. И еще я
подумал, что наше теперешнее нервное истощение очень похоже на ломку
наркомана, лишенного зелья.
Корабль звал нас.
Интерфейсник толкнул меня на исходе сорок четвертого часа.
Откуда только силы взялись и куда делась усталость – это не у меня
спрашивайте. Едва я схватился за интерфейсник, всех в рубке словно
током ударило, а потом подбросило с невидимого пола.
По крохотному экранчику пробежала вереница цифр. Корабль совершал
неторопливый выбор, а в мыслях билось однообразное: «скорее! ну скорее
же!»
Через двенадцать минут я встал, и хриплым голосом объявил:
– Рубка двигателей!
Это тридцать два километра, между прочим. И в запасе у нас четыре
часа. С учетом того, что на борту имеются таинственным образом
возникшие велосипеды – мы успеваем.
С собой я взял тройку канониров – Ханьку, и двух старых приятелей
из таких же, как сам, рудокопов. А старших разогнал по целевым рубкам,
и заказал отходить от шкафов дальше, чем на пять метров. И заставил
каждого найти свой коммуникатор.
Гонку по пустым и темным транспортным рукавам я буду, наверное,
помнить всю оставшуюся жизнь. Ползущее по потолку световое пятно точно
над моей макушкой и тихий шелест каучуковых шин. Мы гнали в обход
офицерского сектора, в обход жилых секторов, и спасибо, что никого не
встретили по пути. Ни единую живую душу.
А в рубке двигателей я нос к носу столкнулся с невыспавшимся и
небритым Борисом Прокудиным. Он глядел на меня с немой невысказанной
надеждой.
– Сейчас, друг, – сказал я ему, распахивая нужный шкаф, четвертый
слева. – Сейчас, – повторял я, сдирая комбинезон и расшвыривая
ботинки. – Сейчас... – я влез в непривычно холодный биоскафандр, и
когда створки вдруг ожили и послушно срослись, а по всему телу
пробежала горячая волна и тысячи иголочек вонзились в плоть, я ощутил
долгожданное облегчение.
А потом рухнул в самые нежные и самые желанные объятия, какие
человек в состоянии вообразить. Нетерпеливо и яростно бросился
навстречу шторму, словно вгоняя в вену инъектор со снадобьем.
Мир вобрал меня, а я вобрал мир. Я снова был могучим, и сразу
почувствовал так много и так ясно, что набор чисто человеческих чувств
показался мне серым и убогим.
Я чувствовал, как корабль радуется мне. Я чувствовал, как вместо
тусклого аварийного освещения повсюду вспыхивает ослепительный дневной
свет. Как тысячи людей подключаются ко мне и кораблю, выплескивая в
сеть всю свою сущность. Как возникают в пустоте и крепнут вокруг
корабля–меня–нас силовые поля и мы без сожалений расстаемся с
беззащитностью. Я увидел, как висят в пустоте далекие звезды и близкие
корабли союза, и видел множество нетленных, медленно замыкающих
союзную армаду вместе с нами в глухую сферу.
Впрочем, «видел» – это неточное слово... слишком слабое.
Бесполезное это дело – описывать словами чудо.
Надеюсь, что смогу вырваться из твоих объятий, лучший из кораблей
и злейший из кораблей. Мечта любого звездолетчика и его притягательное
проклятие. Рок.
Я даже знаю, что я сделаю в ближайшие часы.
Сначала я ненадолго вернусь в тусклый человеческий мир, оседлаю
дурацкий примитивный механизм на двух колесах и в компании троих таких
же как сам жалких балбесов вернусь к головным рубкам. Балбесы
разбегутся по своим операторским точкам, а я войду в капитанскую. И
снова стану настоящим капитаном, для которого экипаж и корабль –
просто частичка целого.
Я свяжусь с чужими и отвечу «Да» на их предложения, и посоветую
немедленно отправить на Землю и все ключевые планеты человечества
дипломатические миссии. Я посмеюсь над нетленными, которые уже успели
заметить, что я оживаю, и которые драпают по всем возможным разгонным
векторам и исчезают за барьером один за другим... и правильно делают.
Я обговорю с руководством союза предварительный план атаки нетленных в
нашей галактике и за ее пределами, потому что для этого я и призван.
И я очень надеюсь, что все–таки сумею после всего этого остаться
человеком и покинуть корабль. Вместе со всеми, кто поддержал меня
после того, как погибла Волга–планета.
С Юлькой отчаянной и Риггельдом, который ее у меня отнял. С
всезнайкой Суваевым. С Мишкой Зислисом, Яной Шепеленко, Юрой Смагиным,
с Фломастером, Ханькой, Веригиным, Чистяковым, Хаецкими, Прокудиным,
Мустяцей – со всеми, кто захочет и сможет присоединиться.
Кто окажется сильнее судьбы и будет в состоянии сделать вечный
выбор любого человека между смертью и славой.
А если корабль меня все же не отпустит... Что ж. Значит мы
останемся вместе. Я и тогда знаю, что делать. Через какой–нибудь час
на пути к капитанской рубке я сверну к ремзоне и оставлю там
интерфейсник с кое–какой информацией... в одной неплохо
замаскированной каморке. И еще со временем я добуду из капитанского
сейфа небольшую плоскую шкатулку, в которую я еще ни разу не
заглядывал, но догадываюсь о содержимом.
Я позабочусь об этой шкатулке.
И тогда я стану одним из немногих, кто в извечном выборе между
смертью или славой выбирает и то, и другое...
октябрь 97 – февраль 98.
Москва – Николаев.
