Глава третья. Четтан, день второй.
Я пришла в себя на крыше мельницы. Где–то там, за лесами на
восточном берегу Юбена, красный Четтан выполз из–за края мира и
повелел моей человеческой половине проснуться. Начался первый день
моего путешествия.
Я зевнула и потянулась всем телом. Наверное, вот так потягиваясь и
жмурясь спросонья, я была похожа на обычную женщину человеческой
породы... только какого джерха делать человеческой женщине нагишом на
крыше, да не где–нибудь, а на окраине Диких земель? Загорать, что ли?
Ну, я–то уж точно загорать не собиралась. Я оперлась рукой о
подгнившую черепицу, примериваясь, как бы половчее спрыгнуть. И тут
только увидела его.
Это был здоровенный серый зверь. Под густым и жестким мехом
рельефно проступали тугие клубки мышц. Он сидел совершенно неподвижно
и пристально смотрел на меня серыми блестящими глазами. На какой–то
миг я растерялась, и рука моя сама собой потянулась к поясу, где я – в
человеческом облике – обычно держу хадасский кинжал. Но тут я заметила
у зверя на шее черный, с металлическими бляхами, ошейник, и все встало
на свои места.
На пороге мельницы сидел не дикий вулх, как мне сгоряча
показалось, а тот самый прирученный зверь, которого колдун посулил мне
в попутчики. Вчера я добралась до мельницы с последними лучами
красного солнца, и вулха разыскать не успела. Интересно, как они
поладили с Карсой?
Говорят, что злее врагов, чем карса и вулх, не сыскать во всем
мире. Впрочем, говорят также, что вулха приручить невозможно. А вот
передо мной живой доказательство обратного – взрослый вулх в ошейнике.
В магическом, следует добавить, ошейнике. Двойник которого красуется и
у меня на шее.
Одинаковые ошейники – отличная основа, чтобы договориться. А,
колдун? Ты это имел в виду?
Оттолкнувшись обеими руками, я спрыгнула с крыши и приземлилась в
двух шагах от вулха. Серая зверюга и ухом не повела, так и продолжала
сидеть на месте и рассматривать меня пристальным взглядом.
Забери меня Тьма! Было в его взгляде нечто эдакое, от чего мне
стало не по себе. Вообще–то я научилась смотреть в глаза зверям еще
тогда, шесть кругов назад, в передвижном зверинце. Но этот ручной –
если, конечно, он и вправду ручной – вулх смотрел на меня как–то не
по–звериному. Его взгляд был.... сочувственным, что ли? Или просто
чересчур понимающим?
Клянусь Четтаном, у меня даже мелькнула безумная идея – вдруг он
не просто вулх, а зверь–оборотень? Но идея поистине была безумной,
ведь я никогда за все двадцать с лишним кругов своей жизни не слышала,
чтобы оборотень продолжал оставаться зверем с наступлением красного
дня. А уж я–то с самого детства все истории об оборотнях слушала как
нельзя внимательнее. Правда, историй этих не так чтобы много – люди не
любят говорить о том, что их по–настоящему пугает. Да и Чистые братья
за подобные байки могут упрятать в яму с червями–мясоедами...
Безумная мысль мелькнула и пропала. Зверь как зверь. А то, что он
умен, это как раз хорошо: присмотрит за конем и поклажей, пока на небе
Меар. И охранит меня на восходе Четтана, в миг превращения, когда
оборотень наиболее уязвим. А пока у меня нет другого выхода, кроме как
проверить на собственной шкуре – не врал ли старик–чародей, утверждая,
что мы с вулхом договоримся.
Я шагнула вперед, протягивая руку.
– Здравствуй, вулх.
Остроконечные уши зверя дрогнули. Моя рука скользнула по жесткой,
плотно прилегающей шерсти звериного загривка. Вулх стерпел
прикосновение, и терпел ровно до тех пор, пока мои пальцы не
наткнулись на ошейник. Тут зверь качнул мощной головой, уходя из–под
руки, и встал с порога, освобождая проход в развалины мельницы.
На пороге я обернулась и встретила спокойный и пристальный взгляд
его серых глаз. Ну, по крайней мере в одном старик не соврал. Он
обещал мне надежного спутника, и я его получила.
Насчет оружия колдун тоже не обманул. Вчера вечером, добравшись до
старой мельницы уже на закате Четтана, я не стала разбираться с
сумками и свертками, которые ждали меня в развалинах. Теперь же,
одевшись и позавтракав куском сыра и ломтем вяленого мяса, я
старательно пересмотрела снаряжение. И осталась в общем–то довольна.
Два тяжелых метательных ножа гурунарской работы мне по–настоящему
понравились. Славные ножички, я бы и сама себе такие выбрала. В сумке
нашлись и специальные наручи, чтобы метательные ножи всегда были под
рукой. Я подбросила нож на ладони и еще раз одобрительно улыбнулась.
А вот варварские шарики для метания... единственный толк, который
я в них нашла по размышлении – тот, что не каждый наемник, не говоря
уж о разбойниках и бродягах, знает, что это такое. Я–то знала, меня
раб–северянин по приказу Беша полкруга натаскивал, как с ними
обращаться. К синему урожаю я уже могла сбить шипастым шаром голубя
над крышей – кстати, ненавижу голубей, – но полюбить это оружие так и
не полюбила. Варварские штучки, одно слово.
Была в сумке еще одна занятная штуковина – уж и не знаю, какие
варвары ее придумали? – костяное кольцо с привязанными к нему восемью
шнурками с камешками на концах. Я долго вертела ее в руках, но так и
не поняла: если это оружие, то как им пользоваться? В конце концов я
пожала плечами и сунула кольцо с веревочками обратно в оружейную
сумку. Если колдун считает, что оно может мне пригодиться, пусть
будет.
Арбалет, сработанный, судя по клейму, мастерами Дренгерта, меня
вполне устроил. Хорош оказался и хадасский кинжал – младший брат моего
собственного. Хотя, в общем–то, два кинжала мне ни к чему.
Но где же меч?! Либо я чего–то не понимаю, либо здесь тоже не
обошлось без магии. Старик в своем рассказе вообще был невнятен, а в
некоторых его местах – особенно. Что же такого он мне сказал про меч
после пятой... нет, после шестой кружки пива? Я крепко зажмурилась и
постаралась вспомнить.
Кажется, так: «А про меч не беспокойся, госпожа Тури. Меч всегда
найдется».
Я открыла глаза и обнаружила, что недоуменно таращусь в стенку.
«Меч всегда найдется». И это все? Тогда почему я была так уверена, что
здесь замешана магия? Что–то ведь навело меня на эту мысль... ага, вот
оно! "...не беспокойся, госпожа Тури», затем пауза, и ехидная его
чародейская улыбочка. Мол, не все тут просто.
Я решительно встала и подтянула пояс. Вот и не буду беспокоиться.
Найдется так найдется. Если уж на то пошло, я и без меча не пропаду. В
человеческом теле я больше полагаюсь на легкое оружие – кинжал,
стилет, метательные ножи. И на свойственную оборотням быстроту
движений. Ну, а Карсе оружие ни к чему.
Я поправила ошейник под воротом балахона и подтянула ремни на
запястьях. Если что–то меня и раздражало по–настоящему, так это
странная одежда.
Одежда представляла собой нечто вроде просторных штанов из тонкой
кожи и такой же рубахи с капюшоном, соединенных на поясе – вернее
сказать, даже не соединенных, а... не разделенных, что ли? – потому
что никакого шва на поясе не было. Швов в этой неприятной одежде не
было вообще нигде. Увидев ее в первый раз, я поинтересовалась у
колдуна, с кого это он снял такую шкуру. Но старый хрен опять
отговорился магией – в том смысле, что это никакая не шкура, а
магический предмет. Хотя, по–моему, одно другому не противоречит.
Сначала эта магическая шкура на мне висела, как половик на заборе.
А потом как–то вроде обмялась и даже, кажется, уменьшилась в размерах.
Но все равно я обрадовалась, что рукава на запястьях и штанины на
щиколотках можно прихватить ремнями из обычной воловьей кожи.
Честно говоря, очень мне не понравилась навязанная колдуном
обновка. Может, магическая шкура в бою незаменима – скажем, стрелы
отводит или невидимым для врага делает. Не знаю, колдун не уточнял. Но
вот ежели мне понадобится в кустики, этот балахон придется чуть ли не
целиком снимать, да еще приглядывать, чтобы капюшон не обделать.
Чего–то господа чародеи здесь не додумали.
Или все зависит от того, чем человек чаще занимается – сражается
или гадит? Я бы все–таки предпочла, чтобы второе со мной случалось
чаще первого. И я имею в виду не понос.
В общем, я решила, как только представится удобный случай, найти
себе нормальную одежду. А пока сойдет и эта. Тем более, что другой у
меня – стараниями колдуна – не было.
Собрав сумки, я вышла наружу. Вороной встретил меня укоризненным
ржанием. И правда, пора уже в путь.
Ветер нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пока я его запрягала.
Я перебросила через седло походный двумех и оглядела поляну перед
старой мельницей. Та–ак... А где же вулх?
– Вулх! – позвала я негромко.
Мне никто не ответил.
– Хэй, вулх! – крикнула я в полный голос.
Бесшумно раздвинув кусты, зверь появился на поляне и посмотрел мне
в глаза. К верхней губе у него прилип окровавленный клочок шерсти.
«Ладно, не ори», – говорил его взгляд. – «Позавтракать–то надо перед
дорогой?»
– Ну извини, – сказала я вслух, и вскочила в седло.
Едва заметная тропка вела от развалин мельницы на запад. Легким
движением поводьев я направила вороного по тропе, вглубь Диких земель.
Раннее утро в лесу было прохладным. По обе стороны тропинки рос
густой бурьян, мокрый от росы. Вулх, который сразу деловито нырнул в
лес и теперь бежал параллельно тропе, надо полагать, уже изрядно
промок. Время от времени он серой тенью мелькал впереди, одним прыжком
перебираясь по другую сторону тропы.
Как и обещал колдун, Ветер ничуть не боялся хищника. Жеребец шел
легкой трусцой и каждый раз при виде вулха косил на меня глазом,
интересуясь, не догнать ли его – просто так, для собственного
удовольствия. Но мне пока не хотелось торопить ни коня, ни события. В
лесу, особенно незнакомом, не стоит без особой надобности мчаться во
весь опор. Даже по тропе.
Тропинка, ведущая в нужном мне направлении, не исчезала и даже
никуда не сворачивала. Видно, кто–то ей пользовался хотя бы изредка.
Кто–то бывал в глубине Диких земель и возвращался обратно... или
наоборот, жил здесь в лесу и иногда выбирался к людям. В любом случае
тропа может привести меня к тем, кому известно местонахождение
У–Наринны, этого самого Каменного леса.
Я мимолетно задумалась над тем, как может выглядеть каменный лес.
Мне нарисовались огромные деревья с неохватными стволами из черного
камня, чья бугристая поверхность напоминала кору старого дуба. Могучие
ветви были неподвижны и совершенно безлистны, и ветер лишь бессильно
шуршал в голых каменных кронах. Мертвый лес. Угрюмый лес. Почему–то он
привиделся мне в ненастную погоду, под низко нависшим мутно–серым
небом. Бр–р! Как–то не хочется ехать в такое место...
Я встряхнулась и огляделась по сторонам. Вокруг был самый
обыкновенный лес. Даже чуточку слишком обыкновенный – совсем такой же,
как хорошо знакомый мне лесок к югу от Айетота, куда наши женщины под
водительством старухи Фоньи ходили за травами и ягодами. Ну разве что
подлесок был погуще, да чаще встречались старые валежины. Точно так же
тянулись к небу стройные сосны и терхи, а приземистые многодревы
сплетали ветви в вечном объятии. Тусклой медью отблескивала в свете
Четтана темная листва дубов, и этот отблеск красной патиной ложился на
узорчатые листья соседнего паутинника. Издалека виднелись нежно–алые
стволы берез, будто светящиеся в красноватом полумраке леса.
Наверху, в кронах деревьев, хрипло прочирикивались спросонья
воробьи. Лес просыпался – вернее, просыпались те из его обитателей,
кто живет по красному циклу. Звери, птицы и растения синего цикла
уснули с заходом Меара. Жизнь леса вдруг показалась мне очень
размеренной и какой–то очень правильной по сравнению с жизнью города.
В следующий момент я резко натянула поводья. Ветер встал, как
вкопанный.
Справа в кустах кто–то плакал.
Я спешилась, стараясь не шуметь. Рядом со мной тотчас беззвучно
возник вулх. Он повел носом, и на его морде явственно отразилось
недоумение.
С удвоенной осторожностью я развела в стороны ветки боярышника.
Под кустом была яма – неглубокая, мне по колено. А в яме, спутанное
веревками, ворочалось и всхлипывало непонятно что, похожее на клубок
корней.
– Темное небо! – вырвалось у меня. – Да что ж это?
Клубок перестал ворочаться и скулить, и откуда–то из его
сердцевины вдруг раздался скрипучий голосок:
– Развяжи–и...
Я нагнулась и достала из ямы странное существо. Оно оказалось
неожиданно легким – может, и впрямь состояло из корней или веток. Я
никогда не слышала ни про что подобное. Вулх с сомнением засопел мне в
ухо, когда я стала разматывать веревки.
Освобожденное мной существо я бы не назвала ни зверем, ни
человеком. Больше всего оно напоминало корявый сучковатый пенек с
узловатыми корнями, небольшим дуплом и парой кривых веток.
– Ты кто? – спросила я, не надеясь на ответ.
В пеньке вдруг прорезались две трещинки, а из них глянули
блестящие черные глазки – словно ягоды паслена.
– Корнягой зовут, – натужно проскрипел пенек. – Спасибо,
вызволила. Возьми – дорогу покажу.
– Чего ее показывать, – хмыкнула я. – Тропа сама ведет.
Лесная тварь шевельнула корнями и без дальнейших разговоров
шмыгнула под куст. Тут только я спохватилась.
– Э, стой! Корняга!
Пенек нехотя высунулся из–за ветки, сверкнул на меня ягодками
глаз.
– А в Каменный лес дорогу знаешь?
– Знаю, – скрипнул Корняга.
– Доведешь?
– Доведу.
Я ехала, низко пригнувшись к холке Ветра, чтобы жеребцу легче было
выбирать дорогу среди ветвей, и мне было странно.
Корнягу мы подобрали как нельзя вовремя. Вскоре после того тропа
резко свернула на юг, и дальше наш путь лежал через лес по бездорожью.
Проводником Корняга оказался толковым. Он пристроился у меня на плече,
вцепившись своими корнями в ремень сумки, и оттуда кратко сообщал:
«слева родник» или «сверни, завал».
Странно мне было по двум причинам.
Во–первых, я ехала по незнакомому месту в достаточно странном
товариществе. Вулх в магическом ошейнике, говорящий лесной пенек и
вороной жеребец, который спокойно воспринимает и одного, и другого –
еще позавчера я бы фыркнула и не стала слушать, если бы мне попытались
рассказать, что под Четтаном случается и такое.
Я глянула вперед, где в красноватом сумраке леса время от времени
показывалась серая спина вулха. Серьезный зверь. То–то при нашем
приближении все в лесу замирает. Лишь изредка шарахнется вверх по
стволу испуганная белка – и снова тишина.
Хотя постороннему взгляду лес всегда кажется пустым. В лесу ничего
не увидишь просто так, все нужно разыскивать, выслеживать – что зверя,
что птицу, что затерянное жилье или тропу.
Здесь и крылась вторая причина, по которой мне было странно.
Как–то все чересчур легко складывалось.
С первых же шагов встретить проводника, который доведет до
У–Наринны... Ох, не верю! Хотя... велел же старик ничему не
удивляться? Магия, мол. Да какая тут магия? Договорился, небось,
загодя с этим лесным чучелом обо всем – а мне не сказал, чтобы зорче
по сторонам смотрела.
Впрочем, Корняга в проводники не навязывался. Сидел себе связанный
в яме и тихо хныкал...
Кстати, надо бы у него кое–что выяснить по этому поводу.
– Слышь, Корняга!
Я скосила глаза на лесовика, и чуть не плюнула. Ну и рожа! Корни
топорщатся, черные глазки из трещин коры зыркают, дуплецо рта щерится
в кривой ухмылке... Так, наверное, люди и начали плевать через плечо.
Кто–то первый оглянулся, увидел эдакую вот нечисть и плюнул. А нечисть
сгинула почему–то. Интересно, почему?
– Что, госпожа?
Я вовремя спохватилась, а то спросила бы Корнягу, что с ним
станется, ежели на него плюнуть. К джерху в задницу такие вопросы!
Захочу узнать – плюну да посмотрю. А спрашивать надо о другом.
– Кто это тебя в яму посадил?
Тут я чуть не свалилась с коня от неожиданности. Все сучки–корешки
на лесовике встали дыбом, как шерсть на спине разъяренного кота, и он
трескучим шепотом проскрипел:
– Враги!
– Доб!.. – выдохнула я, спешно хватаясь за шею Ветра, и только
потом договорила: – ...рая динна–заступница!
Ветер неодобрительно глянул на меня через плечо. Может, как и я
минутой раньше – хотел плюнуть, но сдержался. Я примирительно
похлопала его по холке.
– Ну, рассказывай, Корняга, – велела я. – Может, твои враги нас
вон в тех кустах поджидают?
– Нет их там, – буркнул живой пенек.
Он завозился у меня на плече, выбираясь повыше и расправляя корни.
Потом протяжно вздохнул и заговорил.
Говорят, в семье не без урода. Корняга давно и прочно был признан
в своей семье самым что ни на есть уродом. Главным же его недостатком
был рост.
Деревья, в отличие от людей, растут всю жизнь. А корневик
рождается на свет деревом.
Дерево, которое при некотором стечении обстоятельств может
когда–нибудь стать корневиком, людям хорошо знакомо и называется
ведьминой гребенкой. Крона его представляет собой беспорядочную охапку
колючих сучьев, в которых всегда полно застрявших клочьев звериной
шерсти, птичьих перьев, принесенных ветром сухих листьев и прочего
мусора. За это дерево и получило свое название. Его семена – похожие
на кленовые крылатки, только колючие – звери разносят повсюду, так что
растет ведьмина гребенка в самых неожиданных местах. Дерево живет
нормальной растительной жизнью – ловит солнечные лучи, пьет воду,
старается задушить соседнюю поросль, бездумно шелестит листвой. И все
время растет.
Наконец, через сотню–полторы кругов, ему приходит время умирать.
Ствол начинает гнить и делается дуплистым, но мощные корни продолжают
держаться за землю. Потом верхушка ведьминой гребенки обламывается, и
от дерева остается только пень.
Как правило, такой пень продолжает по древесному обыкновению тихо
гнить, и ничего интересного с ним уже не происходит. Но иногда то, что
казалось мертвым – как кажется мертвой неподвижная куколка бабочки –
вдруг оказывается живым. В урочный час пень просыпается.
Корневики не знают, почему одни деревья умирают насовсем, а другие
превращаются в разумные и способные к передвижению существа. Однако
было замечено, что чаще становятся корневиками те пни ведьминой
гребенки, которым хорошо жилось еще в виде деревьев. Если дерево росло
на богатой почве, если ему доставалось вдоволь света и сладкой
подземной воды, то после смерти от него остается солидный и могучий
пень. Лесное племя корневиков знает в лесу все такие пни и
присматривает за ними – с тем, чтобы прийти на помощь новорожденному
корневику сразу после его пробуждения.
Появления на свет Корняги никто не ждал.
Ведьмина гребенка, которая дала ему жизнь, была чахлым и
замученным деревом, выросшим на самом краю глубокого оврага. В один из
дождливых кругов сильные ливни размыли склон, и половина корней
ведьминой гребенки осталась висеть в воздухе. Деревце было молодым,
оно приспособилось. Только вот навсегда стало кривым и корявым, да и
размерами не вышло – не на что ему было расти, все силы уходили на то,
чтобы выжить.
Как ни цеплялось за жизнь упрямое дерево, настал и ему черед стать
пеньком. И пенек из него, понятное дело, получился маленький, кривой и
корявый. Никому из корневиков и на ум не взбрело, что он может ожить.
Вот так и вышло, что Корняга пробудился к жизни в полном
одиночестве.
На этом месте мой проводник замолчал. Я не успела спросить, в чем
дело, как он просительно проскрипел:
– Воды дай, а? В горле пересохло.
Я чуть не поперхнулась от неожиданности. Все–таки удивительная
тварь этот Корняга. Джерх его знает, чего от него ждать. В горле у
него, видите ли, пересохло!
Я прижала поводья локтем к боку, отстегнула от пояса флягу с водой
и, не глядя, сунула ее за плечо:
– Держи!
За плечом забулькало – да так азартно, что я не выдержала и
поинтересовалась:
– Может, ты и пиво пьешь?
– А есть пиво? – тотчас отозвался Корняга.
– Нету, – сурово сказала я. – И кто тебя в лесу пиво пить научил?
– Люди, – скрипуче вздохнул Корняга, перебираясь через мое плечо,
чтобы вернуть флягу. Фляга изрядно полегчала, а вот в Корняге веса
почему–то совсем не прибавилось. Интересно, с какими это людьми он в
лесу компанию водил?
Я и себе сделала пару глотков из фляги, прежде чем вернуть ее на
место. Четтан уже поднялся высоко, и в лесу становилось жарко. Скоро
пора будет останавливаться на привал.
– Есть тут поблизости такое место, чтобы вода и отдохнуть
спокойно? – спросила я.
– Есть, – скрипнул Корняга из–за плеча. – Озеро. Слезой Великана
прозывается. Правее держи.
Ветер охотно принял вправо – может, уловил идею отдохнуть и
напиться. А вот вулха что–то не было видно.
– Хэй, вулх! – крикнула я. – Направо, к озеру!
Лесное озеро – это хорошо. В озере можно не только напиться, в
озере можно еще и искупаться. Если никто не помешает...
– Чего замолчал? – бросила я через плечо. – Рассказывай.
Однажды в дождливый и промозглый синий день Корняга впервые открыл
глаза. Он увидел овраг, по дну которого струился ручей, полускрытый
грудами опавших листьев. Он увидел мокрые деревья и хмурое небо. Он
почувствовал холодные капли дождя на своей коре и понял, что пришел в
мир, но мир ему не рад.
Следующие дни – много дней – Корняга провел в неподвижности над
оврагом. Он наблюдал за окружающей жизнью, и мыслей у него было не
больше, чем у обыкновенного пенька. Наверное, так могло продолжаться
долго – если бы не один настырный червяк, которому Корняга сильно
приглянулся на вкус. Червяк ползал под землей и грыз Корняге корни.
Через пару дней такой жизни Корняга выкопался из земли, с
наслаждением раздавил червяка и пошел искать себе места под солнцами.
Еще через день он встретил сородичей, и первым же делом послужил
причиной раздора между кланами.
Корневики рождаются редко, зато живут очень долго. По существу
единственное, что может уничтожить корневика – это огонь. Как любые
долговечные существа, корневики превыше всего ставят традиции. С
незапамятных времен лес разделен среди них на участки, и
новорожденного корневика принимает к себе тот клан, на участке
которого он родился. Корняге и здесь не повезло. Его угораздило
родиться на спорной территории, и ни один из трех кланов, претендующих
на этот участок леса, не хотел принимать к себе кособокого карлика,
вдобавок еще и немого – ведь до сих пор его никто не учил
разговаривать.
Если бы Корняга соображал, что происходит, он бы просто взял и
ушел из родного леса. Но он тогда еще был глуп, как пень, и не понимал
ни единого слова. После долгого разбирательства один из кланов
все–таки взял к себе Корнягу, получив вместе с ним и права на спорный
участок.
Два оставшихся клана невзлюбили Корнягу, потому что потеряли
возможность увеличить свою территорию.
Родной клан невзлюбил Корнягу, потому что из–за него мишенью для
насмешек стал весь клан. «Да у них такая земля, что на ней только
карлики родятся», – говорили обиженные.
И все сходились на том, что уродец долго не проживет.
Но, видно, упрямство и воля к жизни, которыми была наделена
ведьмина гребенка, что росла на краю оврага, перешли по наследству к
Корняге. Он выжил и даже подрос чуть–чуть, и перестал крениться на
один бок. Он неслыханно быстро – всего за один круг – научился
говорить. После чего нагадил в душу родственникам, обложив их всеми
недавно выученными скверными словами, и ушел к людям.
Корняга снова умолк.
– Что, опять воды? – усмехнулась я, оборачиваясь.
За плечом у меня никого не было.
– Эй! – крикнула я, одновременно левой рукой натягивая поводья, а
правой по привычке хватаясь за кинжал на поясе. – Ты что, свалился?
Ветер неохотно послушался поводьев и остановился.
– Стой здесь, – велела я жеребцу, спешиваясь.
Я сделала несколько шагов назад и нагнулась над кустом, из
которого вроде бы торчали какие–то посторонние сучья. В этот самый миг
надо мной просвистела пущенная из лука стрела.
Тело мое разобралось в обстановке быстрей, чем разум. Разум еще
только расставался с мыслью найти упавшего куда–то в куст Корнягу, а
тело уже метнулось за этот куст и замерло, готовое для следующего
броска.
На мгновение все затихло. Только сердце у меня колотилось все
сильнее. Мне вдруг стало легко. Мир из странного сделался привычным и
простым. Стреляют – значит, засада. А засада – значит, пробьюсь. Не
страшно! Любой враг лучше, чем неизвестный.
Вторая стрела срезала ветку рядом с моей левой щекой. Гурунарский
ножичек уже лежал у меня в руке. Я вынырнула из–за куста, размахнулась
и отправила нож в густую крону платана – туда, откуда пришла стрела.
Вопль боли незнакомого стрелка смешался с хриплым рычанием зверя.
«А вот и вулх», – мысленно усмехнулась я, бросаясь к дереву, из
ветвей которого безвольным мешком валилось тело врага.
Ветер прянул в сторону и звонко заржал, но бежать не бросился. В
следующий миг я прокляла его выдержку, потому что в меня полетели
стрелы еще двух лучников, засевших на деревьях в стороне озера. Одна
воткнулась в бок упавшему стрелку и осталась там торчать, подрагивая
оперением – а он и не шевельнулся. Ну, трупы вообще редко шевелятся. Я
выдернула у него из горла нож и снова метнулась за куст, подальше от
Ветра. Не то ранят мне коня, и что я буду делать?
С первого броска одним врагом меньше – это мне крупно повезло. Но
сколько же их?
Три стрелы ответили мне на вопрос. В том смысле, что – не меньше
трех.
Ах ты ж!.. Четвертая стрела пришла с неожиданной стороны и
чиркнула меня по шее, содрав кожу. Больно! И горячо – от моей же
крови. Т–темное небо!
Второй вопрос: сколько у них еще стрел?
Я наспех сорвала лист, и залепила им царапину уже на бегу. Если
лучники ждали именно меня – а я уже не сомневалась, что Корняга не
случайно привел меня к засаде, – то они непременно бросятся за мной.
Главное, чтобы стрелки оказались на земле. А там посмотрим, кто
сильнее.
Я бежала со всех ног, дергаясь из стороны в сторону, как ошалевшая
курица. Мне нужно было убедить их, что я испугалась. Испугалась и
потеряла направление – потому что бежала я прямо на стрелы. И вряд ли
кто–то из врагов мог подумать, что я поступаю так вполне осознанно.
Для начала надо лишить их удобной позиции.
Еще две стрелы воткнулись в землю совсем рядом со мной. Я
перепрыгнула некстати подвернувшийся под ноги пень и бросилась
напролом через молодой ельничек. Пробегая мимо огромной ели, я мельком
увидела на половине высоты ствола темное пятно человеческой фигуры.
Ух! Почти прорвалась...
Стрела ударила меня в правое плечо с такой силой, что я чуть не
кувыркнулась через голову. От толчка и от боли помутилось в глазах. Я
пробежала несколько шагов вслепую, ткнулась лицом в еловые иголки и с
невнятным ругательством опустилась на колени.
Моя левая рука сама потянулась ощупать плечо, ожидая встретить
древко стрелы, застрявшей в живой плоти.
Стрелы в плече не было. И даже магическая одежда в этом месте была
цела. Она–то, небось, и уберегла меня от раны – но не от синяка. Я не
сдержалась и охнула, поднимаясь с колен. Ничего, синяк – впрочем, как
и рана, – это ненадолго. Ровным счетом до завтра. Завтра на моем теле
и следа не останется... если доживу, конечно. А с синяком от стрелы на
плече дожить легче, чем со стрелой в том же месте.
«Ладно, колдун, твоя взяла», – подумала я, оборачиваясь на треск
ломаемых сучьев. – «Не буду искать другую одежку».
Ближайший ко мне лучник торопливо спускался с ели. Небось, видел,
что попал, и добивать меня собрался... с–скотина!
Его товарищ на другом дереве предостерегающе крикнул. Лучник
обернулся, и мой нож, еще испачканный кровью предыдущего врага, вошел
ему под ребро. Он захрипел, взмахнул руками и полетел вниз.
Сейчас от двоих стрелков меня закрывали деревья. Но куда делся
тот, который только что пытался предупредить товарища? Выжидает, когда
я откроюсь для выстрела, или спустился с дерева и обходит со спины?
Я нерешительно дернулась было в сторону упавшего – забрать нож –
но передумала. Опасно. Еще один нож у меня оставался, да верный
хадасский кинжал – все остальное оружие было в притороченной к седлу
сумке. Впрочем, от арбалета мне сейчас все равно мало толку.
Я зажала кинжал в правой руке и замерла на месте, прислушиваясь.
Вокруг было тихо.
Молчали птицы, не шелестела листва. Красные сумерки под пологом
леса были напитаны ожиданием. Тишина длилась всего мгновение или два,
но для меня она растянулась на несколько жизней.
Внезапно за ельничком, в стороне озера закричал человек. К нему
присоединился второй, но его заглушило яростное рычание зверя. Ур–ра!
Так их, серый брат! В тот же миг я затылком почуяла взгляд и резко
обернулась.
Короткий восточный меч уже летел мне в грудь. Я встретила его
кинжалом, с трудом сдержав напор враждебной стали, и тотчас отпрыгнула
в сторону. Левой рукой я выхватила из наручи второй гурунарский
ножичек.
Противник мне попался тот еще. Одного взгляда на его гнусную харю
со шрамом через весь подбородок было достаточно, чтобы понять – этот
не станет фехтовать по правилам высокой науки. Ну и ладно. Я тоже не
во дворцах драться училась.
Следующий удар я приняла в скрест ножа и кинжала, и попыталась
двинуть противника ногой в пах. Разбойник увернулся в последний
момент. Во взгляде его что–то мелькнуло – то ли удивление, то ли
уважение, джерх его разберет. Как видно, он сделал поправку на мои
манеры, и меч в его руках заплясал с удвоенной быстротой.
Я отступала шаг за шагом, уворачиваясь и блокируя выпады. Против
меча с кинжалом напрямую не попрешь, вот я и выжидала ошибки
противника. Одновременно я вслушивалась в то, что происходит у озера.
Оттуда донеслось еще несколько воплей, затем плеск чего–то тяжелого,
упавшего в воду. Хотелось думать, что это тело врага.
Что–то мелькнуло среди молодых елочек за спиной моего противника.
Серый вихрь налетел на него со спины и опрокинул. Я тотчас бросилась
вперед, наступая ногой на меч. Человек и вулх покатились живым клубком
по ковру осыпавшейся хвои, ломая еловую поросль. Но уже через
несколько шагов клубок распался.
Человек остался лежать на боку, и из его разодранного горла
толчками шла темная кровь. Вулх, пошатываясь, поднялся на все четыре
лапы над телом поверженного врага.
– Этот последний? – спросила я, почти ожидая утвердительного кивка
в ответ.
Но вулх не стал кивать головой, он просто выразительно на меня
посмотрел. «Дык, ясен пень, что последний», – сказал его взгляд. Вулх
повел хвостом, развернулся и медленно потрусил к озеру.
Некоторое время я стояла и смотрела на мертвого разбойника, не в
силах сдвинуться с места. Его вид неприятно всколыхнул во мне память о
Беше. О Беше, который вот так же умер от клыков зверя и так же лежал с
разорванным горлом... Только когда теплые губы Ветра ткнулись мне в
ухо, я очнулась.
– Уйдем отсюда, – сказала я жеребцу, прижимаясь щекой к его морде.
И чуткий Ветер увел меня вслед за вулхом.
В конце концов мне удалось и отдохнуть, и искупаться – все, как
было задумано. Только не сразу.
Сначала я распрягла коня и велела ему найти себе корм по вкусу, но
далеко от озера не уходить. Судя по тому, как Ветер вел себя при
стычке с разбойниками, в таких делах ему вполне можно доверять.
Вулх за то время, что я возилась с упряжью и поклажей, успел
окунуться в озере, и улегся на берегу в тени раскидистого старого
клена. Он лежал на боку, как уставшая собака, и тщательно зализывал
рану на правой передней лапе. Проходя мимо, я нахмурилась. Рана была
не слишком серьезной, однако пару дней вулху будет трудно угнаться за
жеребцом. А времени у нас было в обрез.
И я по–прежнему не знала, где находится У–Наринна. А спросить пока
не у кого.
Даже мой лже–проводник, судя по всему, знал путь только до
разбойничьей засады. Интересно, кстати, где он? Уж я бы ему сучья
пообломала! Или корни пооткручивала...
Меня ждала неприятная работа. Нужно было обшарить трупы. Некоторое
время я раздумывала, не стащить ли их затем в какой–нибудь овражек и
не привалить ли ветками, но быстро решила, что разбойники этого не
заслужили.
Вот только того, который упал в озеро, я вытащила с мелководья и
отволокла подальше от берега – но заботилась я при этом не о трупе, а
об озере. Нечего воду запоганивать.
Мокрый покойник был тяжелым, как лошадь. У меня сразу заныло
ушибленное стрелой плечо. Вот Чистые братья все о душе спорят – что
это за штука, и какая она из себя. Как по мне, так душа должна быть
чем–то вроде воздушного змея, который человека все время вверх тянет.
Потому что когда душа улетает, тело сразу становится куда тяжелее.
У этого бездушного тела ничего ценного не оказалось. Пригоршня
медных монет в поясе, серебряная серьга с выковырянным камнем в ухе да
плохонький железный нож за голенищем. Я хмыкнула и отправилась искать
остальных мертвецов.
Было их не пятеро, как я думала. Было их шестеро. Четверых
прикончил вулх, одного я, а еще один успел вытащить из–под ребра мой
метательный нож и умер сам. Ну, то есть тоже от моей руки, но не
сразу. Он прополз еще с десяток шагов, умирая. Я с трудом вынула
гурунарский нож из его окоченевших пальцев, и мне задним числом стало
не по себе.
Шестеро разбойников, злобных и упрямых, как крысы. Которые до
самой смерти пытаются нанести противнику удар. Мда–а, теперь я знаю не
понаслышке, какие люди живут в Диких землях. Одна бы я с этими
шестерыми могла и не управиться. Уложила бы двоих–троих, была бы
ранена, оказалась бы в плену... убить–то они меня сразу не убили бы,
решили бы сначала это... попользоваться. Синим утром их, конечно,
ждала бы неприятная неожиданность – да и кому ж приятно вместо раненой
и связанной девки узреть целехонькую и свободную от пут карсу? Но до
заката Четтана мне бы приходилось несладко... В общем, спасибо вулху.
Пять трупов я обыскала, и не обнаружила ничего полезного.
Признаться, я надеялась найти у кого–нибудь в поясе или за пазухой
что–то вроде путеводного пергамента или дощечки с обозначением хотя бы
некоторых дорог и деревень. Разбойники, конечно, эти места и так знали
– но вот у торговых людей, нападениями на которых они, судя по всему,
промышляли, путевые рисунки вполне могли быть. А раз могли быть, то
разбойники их отобрали бы вместе со всем остальным – или я ничего не
смыслю в этих людишках. Но никаких рисунков я не нашла.
Впрочем, оставался еще один труп – того самого разбойника с мечом,
которого вулх загрыз у меня на глазах.
Я с сожалением оглядела затоптанный ельничек, где разыгралась
последняя схватка. Сломанные елочки мне было по–настоящему жаль – в
отличие от убитых людей.
Судя по одежде, а особенно – по добротным сапогам, этот разбойник
был главарем. Труп лежал на левом боку, и подстилка из хвои прошлого
круга под его головой потемнела от впитавшейся крови. Я ногой
перевернула мертвеца на спину.
Тьма и демоны! Когда мерзавец напал на меня, я, понятное дело,
смотрела в основном на его меч. А теперь я увидела ножны от этого меча
и тихо ахнула.
Если бы на стол в доме Беша вместо общих глиняных лоханей
поставили каждому серебряную тарелку, тарелки смотрелись бы не так
дико, как эти ножны. На трупе лесного разбойника они выглядели
неуместными до нелепости.
Я развязала ремешки, которыми ножны крепились к поясу, и дивная
вещь оказалась у меня в руках. Я повертела ножны так и эдак, любуясь
работой неизвестного мастера. Провела пальцем по бархатистой коже. Луч
Четтана проник сквозь листву, вспыхнул пронзительно–красным на
металлической оковке ножен и бросил яркие блики на сдержанный
коричневый тон кожи.
Я потянулась за лежащим тут же мечом и сразу поняла, что ошиблась
– меч, с которым набросился на меня разбойник, не имел никакого
отношения к этим ножнам. Это был грубый восточный клинок, размерами
короче и шире ножен. Судя по царапинам на крестовине, его вообще
носили просто в кольце у пояса.
Оковка у ножен была необычная. Каждому из трех стальных колец,
охватывавших ножны, сопутствовало такой же ширины серебряное. Стальные
кольца были совершенно гладкими, серебряные же покрывала тонкая
резьба. В узорах странным образом сплетались листья дуба, клена и
винограда; незнакомые мне символы, среди которых главенствовал круг;
цепочки звериных и человеческих следов. Каждое из колец несло свой
собственный рисунок.
Самой широкой была оковка устья. Я присмотрелась к ней
повнимательнее. Показалось мне, или в сплетении узора на самом деле
мелькнул рисунок букв?
Поворачивая ножны, я медленно читала надпись, сделанную на древнем
языке. Вот и пригодилось мне знание письменности хорингов, которым
невесть зачем поделился со мной старина Унди Мышатник, упокой его
Тьма. На серебряном кольце было вырезано всего одно слово, но я для
верности перечитала его трижды.
Древний язык хорингов – штука сложная. Слова в нем значат совсем
не то, что у нас. В одно слово вмещается столько всего, что и не
перевести. Надпись на ножнах значила примерно следующее: «спешу
оказаться тогда и там, где я нужен». Некоторое время я пыталась
разгадать ее смысл. Что вообще можно написать на ножнах? Изречение? Не
похоже. Может быть, имя меча? Тогда как же его назвать одним словом
по–нашему – «Спешащий»? Или «Быстрый»? Нет, неверно. Тут речь не
только о быстроте...
«Спешить» по–хорингски дословно будет «бежать впереди». Тогда,
тогда... Вертится на языке, а не дается!.. Вот! Нашла. «Опережающий».
У меня за спиной раздался громкий треск и шорох. Я рывком
обернулась, готовая увидеть все, что угодно.
Но только не то, что предстало моим глазам. То есть, конечно,
Корняга рассказывал, как ему пришлось выкапываться из земли. Но одно
дело слушать вполуха всякие байки, и совсем другое – видеть это
собственными глазами.
Тот самый пенек перед ельником, что подвернулся мне под ноги,
когда я уворачивалась от разбойничьих стрел, скрипел и раскачивался,
при каждом движении накреняясь все сильнее. Наконец пеньку удалось
вытащить из–под земли один жилистый корень, которым он и принялся
раскапывать остальные. Через пару минут Корняга целиком оказался на
поверхности. Он встряхнулся, как собака после купания – только от него
во все стороны полетели не брызги воды, а комочки влажной земли – и
открыл свои черные глазки–ягодки.
Некоторое время мы смотрели друг на друга молча. Почему–то я на
него уже не сердилась. Наверное, все–таки трудно по–настоящему
сердиться на пень, даже говорящий. Но и продолжать наше знакомство мне
не хотелось.
– Брысь отсюда, – сказала я. – Только скажи: ты про все врал, или
не про все?
Корняга обиженно заморгал.
– Я правду рассказывал, – проскрипел он.
– А про У–Наринну?
– Про что? – искренне удивился Корняга.
Я мысленно съездила себя по уху. Ведь могла же еще тогда
расспросить его подробно! Попалась на такую простую уловку, что теперь
перед собственной задницей стыдно.
– Про то, что знаешь дорогу в Каменный лес.
– Врал, – скрипуче вздохнул Корняга. – Не знаю я дороги в Каменный
лес.
Все это время он понемногу двигался в мою сторону, и уже
подобрался довольно близко. Осмелев от того, что я его не особенно
гоню, корневик потянулся к ножнам у меня на коленях:
– А это что, госпожа?
Я даже руку отдернуть не успела. С серебряных колец сорвались
искры темного огня и понеслись к Корняге. Вспышка полоснула по глазам,
а Корняга тотчас завопил жалобно и пронзительно:
– Ой! О–ей! Ой–ей–ей!
– Лезть не надо было, – сердито сказала я.
– Я ж не знал, что магия, – прохныкал Корняга, торопливо отползая
подальше от ножен. – А меня раз – и в глаз. За что?
Я не ответила ему, разглядывая ножны с новым уважением. Магия? Ну
да, а что же еще. И на редкость полезная магия, вот что я вам скажу.
Корняга – нечисть мелкая, однако же нечисть. Если каждая нечисть будет
получать от этих ножен в глаз, это уже хорошо. А если чем крупнее
нечисть, тем сильнее она будет получать, так это просто превосходно.
Потому что никто не знает, что встретится мне на пути.
Кстати, магические свойства объясняют, зачем разбойник носил на
поясе ножны от чужого меча. Хотя Корняге это должно быть известно
лучше, чем мне.
– Разве ты раньше эти ножны не видел? – подозрительно спросила я.
– Эти твои друзья в засаде...
– Враги! – перебил меня Корняга. – Враги меня поймали, посадили в
яму. Велели привести к ним того, кто меня развяжет.
– А ты и послушался? – возмутилась я.
– Сказали – иначе пожар, – проскрипел Корняга так тихо, что я его
едва расслышала.
Забери меня Тьма! Мда–а, угроза серьезная. И не только для
корневика, а для любого лесного жителя. Может, на сей раз моя нечисть
правду рассказывает? Или снова пытается во мне жалость растормошить?
Впрочем, все равно. Мы с ним сейчас расстанемся навсегда.
– Нет больше твоих врагов, – буркнула я. – И ты отсюда проваливай,
пока не схлопотал по корням.
Корняга вскинул на меня ягодки глаз.
– Не ищи Каменный лес, – просительно скрипнул он. – Зачем тебе?
Оставайся у нас. Хутор покажу. Там люди хорошие. Пиво пьют.
Может, на лесном хуторе кто–нибудь знает нужную мне дорогу? Но
нет, мне некогда разыскивать в лесах каждого, кто может что–то знать –
а может и не знать. Так что...
– Нет, Корняга. Прощай. Не попадайся врагам.
– Прощай, – проскрипел Корняга, ныряя в кусты. И уже оттуда до
меня донеслось: – Возвращайся...
Я вернулась к озеру, неся ножны в руке. Вулх степенно подошел ко
мне, обнюхал добычу и так же неторопливо отошел. Он все–таки изрядно
хромал, и это меня заново огорчило. Ну ничего, завтра посмотрим, как
он будет бежать.
На приближение вулха магический предмет вспышкой не отозвался –
значит, идею о том, что вулх мог оказаться оборотнем, следует
похоронить окончательно.
Хотя... я–то ведь как раз оборотень! А от моей руки ножны не
искрили. Почему? Потому что прямо сейчас я человек? Или заложенная в
них магия не считает оборотня нечистью? Ага, как же. Вот бы подкинуть
такую идейку Чистым братьям, уж они бы порадовались. Может, ножны
признали во мне хозяйку? Но добыли–то их в бою мы с вулхом вместе.
Вулх даже больше отличился, чем я.
В общем, я поняла, что с ходу все равно не разберусь, и перестала
ломать себе голову раньше времени. Доживем до урожая – тогда и будем
малину жрать, как говаривал Унди.
Я положила ножны рядом с поклажей, стянула с себя колдовскую шкуру
и плюхнулась в озеро. Водичка была такая славная, что я тотчас
перестала думать обо всем, что сегодня случилось. С детства люблю
воду. И Карса любит, насколько мне известно.
Стычка с разбойниками, тщетные поиски путеводных рисунков и
купание отняли у меня немало времени. Когда я выбралась на берег,
Четтан уже давно перевалил за полдень и медленно сползал к закату.
Двигаться сегодня дальше было бессмысленно. Я натаскала дров для
костра и елового лапника, чтобы можно было на нем поваляться, а потом
выкупала коня и сама с удовольствием окунулась еще разок.
Вечером мы все втроем – вулх, Ветер и я – собрались у костра, и
долго молча глядели на яркое пламя. Небесный костер Четтана догорал на
западе, небо над озером стало темносиним, и искры нашего костра
устремлялись кверху стайками огненной мошкары. Я лениво следила за их
полетом, а мысли мои занимал один–единственный вопрос.
Где, во имя доброй динны, находится сейчас меч от доставшихся мне
магических ножен? Меч с загадочным именем Опережающий...
Перед самым заходом Четтана я старательно затоптала костер.
