Твой Нос – Твое Богатство
Гофман сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в
комнату вбежал Престо с воспаленными после бессонной ночи глазами,
обветренным лицом и возбужденный более обыкновенного.
– Я ждал вас до трех часов ночи, – сказал Гофман.
Гофман нередко жил по нескольку дней на вилле Престо, находящейся
недалеко от киностудии мистера Питча и Кё Известный кинооператор Гофман
был тенью Престо Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом
киноартиста, чтобы переносить на пленку самые оригинальные позы и наиболее
удачные мимические моменты в игре подвижного лица. Тонио и Гофман были
большими друзьями.
– Где вы пропадали? – спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.
– Я только что от Гедды Люкс. Кажется, я убил ее смехом.
– Это ваша специальность, – не придавая особого значения словам
Престо, сказал Гофман.
– Да, да... За грехи отцов я награжден этим проклятием.
– Почему же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар Смех – самая ценная
валюта. Так было всегда.
– Да, но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными
мыслями, веселыми рассказами. А... Я смешу своим безобразием.
– Леонардо да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же
редко, как и великая красота. Он с особенной заботливостью разыскивал
всюду людей, отличающихся исключительным безобразием, и зарисовывал их
лица в свой альбом. А вы... вы... в сущности, даже не так уж безобразны.
Необычайный комизм вызывается не столько вашей внешностью, сколько
противоречием величия чувств вашей души с мизерностью телесной оболочки и
с этими жестами картонного паяца. Вы прекрасно зарабатываете, пользуетесь
колоссальным успехом.
– Вот, вот, это самое. Величие чувств! Ах, Гофман, в этом все мое
несчастье. Да, я человек возвышенных чувств, но с телом кретина. Я глубоко
несчастен, Гофман. Деньги... слава – все это хорошо, пока добиваешься их.
Любовь женщины... Я получаю сотни писем в день от «поклонниц» со всех
концов света. Но разве любовь руководит моими корреспондентками? Их
привлекает мое богатство, моя слава. Это или сентиментальные старые девы,
или продажные душонки, которым надо богатство и которые жаждут проявить
свое чванство в роли жены столь знаменитого человека, как я. А вот Гедда
Люкс... Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она отвергла его...
Но теперь довольно. На чертовой дюжине можно остановиться. Самое большое
мое горе в том, что я по натуре трагический актер. А принужден быть
паяцем. Вы знаете, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических
ролей всю свою душу, а толпа смеется.
Престо подошел к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению.
– О, проклятая рожа!
– Вы великолепны, Тонио! – воскликнул, усмехнувшись, Гофман. – Этот
жест – что–то новенькое. Позвольте мне сходить за аппаратом.
Престо обернулся и посмотрел на Гофмана с укором.
– И ты, Брут! Послушайте, Гофман, подождите, не ходите никуда
Побудьте хоть один раз только моим другом, а не кинооператором... Скажите
мне, почему такая несправедливость? Имя и фамилию можно переменить,
костюм, местожительство можно переменить, а свое лицо никогда Оно как
проклятие лежит на тебе.
– Недосмотр родителей, – ответил Гофман. – Когда будете родиться
следующий раз, потребуйте сначала, чтобы родители показали вашу карточку,
и если она не будет похожа на херувима, – не родитесь.
– Не шутите, Гофман Для меня это слишком серьезно Вот из несчастного
урода, голыша, я превратился в миллионера. Но на все мое богатство я не
могу купить себе пяти миллиметров, которых не хватает, чтобы придать
благообразие хотя бы одному моему носу.
– Почему же не можете? Поезжайте в Париж, там вам сделают операцию.
Впрыснут парафин под кожу и сделают из вашей туфли прекрасную грушу дюшес.
Или еще лучше, – сейчас носы переделывают хирургическим путем Пересаживают
косточки, кожу Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и
написано: «Принимаю в починку носы Римские и греческие на пятьдесят
процентов дороже»
Тонио покачал головой.
– Нет, это не то Я знаю одну девушку В детстве она перенесла какую–то
тяжелую болезнь, кажется, дифтерит, после которой у нее запала переносица
Ей не так давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало
помогла ей Нос остался почти таким же безобразным, как и был Притом кожа
на переносице выделяется беловатым пятном.
– Может быть, делал плохой хирург Постоите, да чего лучше? На днях я
читал в газете, что, кажется, в Сакраменто живет врач Цорн, который делает
настоящие чудеса. Цорн воздействует на какую–то железу, мечевидную или
щитовидную – не помню, и еще на железу в мозгу, отчего у человека
изменяется не только лицо, но и все тело, прибавляется рост, удлиняются
конечности. Впрочем, может быть, все это газетная утка.
– В какой газете вы читали это? – возбужденно спросил Престо.
– Право, уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты вам
сообщат его адрес.
– Гофман, я еду! Еду немедленно. Себастьян! Себастьян!
Вошел старый слуга.
– Себастьян, скажи шоферу, чтобы он готовил машину.
– Шофер спит, вы вчера замучили его, – ворчливо сказал Себастьян.
– Да, правда, пусть спит. Себастьян, вызови такси, укладывай белье и
костюмы в чемодан. Я еду.
– Не сумасшествуйте, завтра съемка, – сказал с тревогой Гофман.
– Пусть отложат. Скажите, что я заболел.
– Не теряйте рассудка, Тонио. Ведь если доктор действительно изменит
вашу наружность, то вы уже не в состоянии будете окончить роль
мейстерзингера в фильме «Любовь и смерть». А вы обязаны сделать это по
контракту.
– К черту контракт!
– И вы уплатите неустойку!
– К черту неустойку! Скажите, Гофман, могу я на вас полагаться, как
на друга?
Гофман кивнул головой.
– Так вот что, – продолжал, подумав. Престо: – Я не знаю, на сколько
времени задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в
Париж. На всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться:
я пробуду в отъезде четыре месяца. Вы давно хотели побывать на Сандвичевых
островах. Поезжайте. Отдохните, проветритесь и привезите великолепный
видовой фильм. Без аппарата ведь вы существовать не можете. Мою виллу
прекрасно сбережет Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян!
Чемодан готов?
– В последний раз говорю вам: одумайтесь, – сказал, волнуясь, Гофман.
– Ведь ваш нос – ваше богатство.
– Да где же ты, Себастьян? Ты вызвал по телефону таксомотор?
