Глава 4
«Лебедь» Сен-Санса
Вечером после ужина все сидели на веранде и оживленно разговаривали.
Гости рассказывали о Москве, о чудесах, которые творит передача мысли
на расстояние, о необычайных возможностях, которые развернет это мощное
орудие, когда человечество овладеет им в совершенстве.
Эмма слушала с увлечением, вздыхала и поглядывала на Эльзу, как бы
говоря: «Как там интересно! А мы–то живем здесь!..»
Огромный шар луны поднялся из–за горизонта, проливая серебро бликов
через весь океан до самого берега. И волны бережно качали этот подарок
неба. Океан дышал вечерней влажной прохладой. Цветы пахли сильнее пряным,
сладковатым запахом.
Где–то недалеко пели туземцы. Напев их был так же ритмичен и
однообразен, как прибой. Под впечатлением этой южной ночи разговор на
веранде становился все медленней и, наконец, затих.
Слышнее стал доноситься шорох гальки, обтачиваемой волнами.
– А мы–то тут живем!.. – с тоской вдруг докончила вслух свои мысли
Эмма.
– Вы несправедливы, фрау, – отозвался Дугов и провел широко рукой
вокруг. – Разве все это не очаровательно?
– Да, но.., сегодня и завтра – одно и то же... Хочется нового! Здесь
хорошо, и все–таки чего–то не хватает.
– Я знаю, чего не хватает! – сказал, улыбаясь, Дугов. – Музыки! По
крайней мере нам для полноты впечатлений. Фрау Беккер, ведь вы играете? Я
видел у вас инструмент. Сыграйте нам что–нибудь этакое.., лирическое! Мы
будем слушать, молчать и созерцать.
– Просим, просим! – поддержал Качинский Дугова.
– С удовольствием, – просто ответила Эльза, вошла в комнату и села у
рояля.
«Сегодня я хорошо буду играть», – подумала она, прикоснувшись
пальцами к прохладным, чуть–чуть влажным от вечерней сырости клавишам и
чувствуя нервный подъем.
– Что бы такое сыграть? – И прежде чем она успела подумать, ее
пальцы, как бы опережая ее мысль и повинуясь какому–то тайному приказу,
начали играть «Лебедь» Сен–Санса.
Ласковые, тихие звуки полетели в ночь, по серебристой дороге океана,
к луне, сливая очарование звуков с очарованием ночи.
– Как прекрасно вы играете! Эльза вздрогнула.
Опершись на рояль, перед ней стоял Штирнер и внимательно смотрел на
нее. Когда он вошел?
– Простите, я помешал вам? Но я не мог не прийти сюда... Эти звуки...
Продолжайте, прошу вас!..
Эльза, не прерывая музыки, с волнением слушала Штирнера и думала о
своем. «Лебедь», это «Лебедь» Сен–Санса..." – так говорил он когда–то там,
давно, в стеклянном зале. Нет, он не мог быть злым до конца. И тогда его
голос был так же нежен, как и теперь.
– «Лебедь»... «Лебедь» Сен–Санса!.. Десятки раз я слышал эту пьесу в
исполнении лучших музыкантов, – говорил Штирнер, глядя на Эльзу, – но
почему эта музыка, ваша музыка так волнует меня? Мне кажется, я когда–то
слышал ее так же, как иногда мне кажется, что где–то я встречал вас.
От волнения грудь Эльзы стала подниматься выше.
– Это не только кажется. Мы действительно встречались с вами, –
быстро ответила она, продолжая играть.
– Где? Когда? – так же быстро спросил Штирнер.
– Ночью, в грозу, в большом зале со стеклянными стенами и потолком...
Штирнер потер лоб рукою и сосредоточенно вспоминал о чем–то.
– Да.., действительно... Я вспоминаю что–то подобное...
– И еще раньше мы виделись с вами.., часто.., в той жизни, о которой
вы забыли... – по–прежнему быстро и нервно продолжала Эльза бросать фразы.
– Вы забыли меня.., и когда вы стали Штерном, то на один мой вопрос вы
ответили: «Простите, сударыня, но я не знаю вас».
– Как? Неужели? И мы.., были очень хорошо знакомы с вами?
Эльза колебалась. Пальцы ее начали путаться. Потом она решилась и,
оборвав музыку, посмотрела Штирнеру прямо в глаза Очень... и тотчас она
заиграла «Полишинель» Рахманинова, чтобы в бравурной музыке скрыть свое
волнение. Взволнован был и Штирнер.
– Но тогда.., тогда вы знаете, кем был я раньше?
Эльза молчала. Звуки «Полишинеля» росли, ширились, крепли.
– Фрау Беккер, умоляю, скажите мне! Здесь какая–то тайна, я должен ее
знать!
Эльза неожиданно оборвала музыку и, серьезно, почти с испугом глядя
на Штирнера, сказала:
– Я не могу вам сказать этого, по крайней мере сейчас.
– Что же вы не играете? – послышался голос Дугова.
Эльза начала играть снова.
Штирнер молчал, склонив голову. Потом он опять тихо начал:
– Ваша музыка.., вы сами... Почему?.. – Он не договорил свою мысль,
как бы ища подходящего выражения. – Почему вы так волнуете меня? Простите,
но я должен высказать. Я не донжуан, легко увлекающийся каждой красивой
женщиной Но вы.., поворот вашей головы, складки вашего платья, легкий жест
– все это необычайно волнует меня, вызывает какие–то смутные, даже не
воспоминания, а.., знакомые нервные токи, если так можно выразиться...
И вдруг с горячностью, которой она не ожидала, Штирнер подошел к
Эльзе, взял ее за руку и сказал:
– Фрау Беккер, я не буду настаивать на том, чтобы вы сказали, кем я
был раньше. Но если мы были с вами знакомы, вы все же должны мне
рассказать об этом времени.., о нашей дружбе.., быть может.., больше, чем
дружбе... Это.., это так важно для меня!.. Пойдемте туда, на берег моря, и
там вы расскажете мне.
Они вышли на веранду.
– Концертное отделение кончилось? – спросил Дугов. – Очень жаль, мы
только настроились слушать.
– У фрау Беккер болит голова, – ответил за нее Штирнер, – мы
пройдемся к берегу моря подышать прохладой.
Штирнер и Эльза спустились к берегу.
Качинский провожал их внимательным и задумчивым взглядом. Весельчак
Дугов усмехнулся в усы. Эмма подметила эту улыбку и рассердилась на него.
«Ничего не знает, не понимает, а тоже – улыбается!" – подумала она.
И, глядя на две фигуры, сидящие на прибрежных камнях, Эмма вздохнула.
