2. Феликситур
Столько гуманоидов сразу Феликситур еще не видывал за всю свою
историю, – больше трехсот человек. Немало не мешкая, гравитонцы приступили
к покорению высочайшего пика планеты, дабы даровать ему достойное
название, организовали спортивные игрища, весьма азартные в условиях
пониженной гравитации, принялись гонять на вездеходах, бросились
разыскивать редкие минералы для своих коллекций. Некоторые неспешно
прогуливались, обмениваясь впечатлениями, а человек двадцать топталось у
кромки первого котлована будущей базы. Половина из них советовала крепить
анкеры на кляммеры, а другая настаивала на прямо противоположном, приводя
пани Станиславу, главного строителя Гравитона, в состояние легкой
прострации. Кроме нее делом занимались, пожалуй, одни планетологи.
К счастью и несчастью, проработав лет семьдесят, любой человек
обеспечивает себя настолько, что всю оставшуюся жизнь может заниматься чем
угодно, либо вовсе ничем не заниматься. Главной движущей силой истории
давно стала не матушка–экономическая необходимость, а унаследованное от
приматов любопытство. Оно, это любопытство, порой принимает размеры
стихийного бедствия. Честное слово, иногда с завистью думаю о славных
временах рабовладения, когда было чему достойно посвятить свою жизнь –
борьбе за лучшее будущее человечества, которое мы не совсем заслуженно
имеем сейчас. Обнадеживает то, что если верить Гегелю, где–то за углом
сумрачное прошлое нас еще ожидает, поскольку исторический процесс имеет
форму и повадки змеи.
Со своей стороны, ответственно заявляю, что лично я, некто Серж
Рыкофф, по планете скакал мало, и хоть пользы от меня было примерно
столько же, ни у кого под ногами не путался, а тихо сидел и наблюдал за
сборкой глубокосерного аппарата. Ну, и за Мод еще наблюдал, было дело.
После технической проверки батискаф подняли на гребень невысокого
вулкана, который правильнее было бы считать гейзером. Экипаж парома
собрался в командном модуле. Наступал один из тех моментов, ради которых и
стоит стремиться в космос, – момент перед неизвестностью.
Нервно потерев ладони, Оксана надела сенсорный шлем, а Круклис нажал
клавишу пуска. На вершине вулкана механическая рука подхватила батискаф и
бережно опустила его в серное озеро.
Вокруг аппарата вздыбились пузыри и обломки серного льда. Влекомый
тяжелейшим иридиевым балластом, он проломил кору и начал погружаться.
– Пока холодно, – сказала Оксана.
Ее мозг принимал сигналы датчиков, имитирующих органы чувств
человека. Кроме того, часть из них позволяла, «видеть» в ультрафиолетовом
и инфракрасном диапазонах спектра, ловить биотоки, и много еще чего.
Оксана играла роль глаз и ушей всего эксперимента. Разумеется,
чувствительность приборов была отрегулирована с учетом условий,
существующих в недрах Феликситура: Оксана ощущала холод при плюс ста
десяти градусах Цельсия, температуре замерзания серы.
Любопытен все же этот любимый элемент богов преисподней – при
разогревании из желтого становится оранжевым, потом краснеет, а по
достижении двухсот пятидесяти градусов, приобретает непроницаемо черный
цвет с едва уловимой рыжинкой. Если происходит быстрое охлаждение,
затвердевшая сера сохраняет соответствующую окраску. Поэтому поверхности
серных планет очень цветасты. Еще необычность: в жидком состоянии сера
имеет меньшую плотность, чем в твердом, отчего серные льдины тонут. Наш
батискаф перенес многочисленные удары погружающихся кусков серного льда,
обломков твердого панциря, покрывавшего кратерное озеро. Его разметал
поток, неожиданно поднявшийся из глубины. Этот же поток как игрушку
подбрасывал сорокатонный аппарат до тех пор, пока софус не придал ему
вращательного движения, ввинчивая в расплав.
На экранах начали проступать неровные очертания вулканического
канала. Изображение дрожало, смазывалось тепловой конвекцией.
– Работать можно, – сказал Круклис. – Алло, Гравитон, картинку
принимаете?
– Да, – отозвался далекий Сумитомо. – Береги рули, второго батискафа
нет. – Легко сказать!
Батискаф швыряло в перпендикулярных плоскостях и время от времени
припечатывало к скальным стенкам.
– Кто–нибудь жалеет о том, что не находится там, внутри? –
поинтересовался Абдид.
Круклис решил подремать, но просил, чтоб разбудили, когда «уляжется
злая ирония». После долгих рысканий по курсу и глубине батискаф все–таки
справился с восходящим течением и пошел вниз.
– Оксана, налить тебе чего–нибудь горяченького?
– Спасибо, мне уже не холодно.
– Глубина девятьсот метров от гребня. Братцы, а посудину–то качает!
– Эка невидаль.
– Зепп, ты не понял. Качает ритмично.
– Вот как? Круклису устроили срочную побудку.
– Ага, – сказал он. – Разогретая сера стала более вязкой. В
результате отсеялись случайные колебания. Хотя давление тоже возросло.
Нет, не понимаю. Надо посчитать.
– Такое может быть, если чья–то туша бьется в узком канале, – пошутил
Зепп.
Завязалась дискуссия, не менее тягучая, чем сам серный расплав. Меня
в ней интересовал не столько предмет, сколько участники. Точнее, одна из
участниц. Мало вникая в то, что она говорила, я слушал к а к она говорила,
ловил интонации. И в конце концов поймал пару недоуменных взглядов. Пора
было прекращать пялиться. Я решил погулять снаружи. Пропустить что–то
интересное я не боялся. Если специалисты заспорили, ничего интересного не
будет, закон такой.
