* * *
В половине десятого я двинулся в обход излюбленных филиновых мест. Во
«Фрегате» его еще не было. В «Щах и каше» тоже. Не попался он мне и в
«Гамлете» – просторном полутемном подвале, излюбленном месте столичной
богемы. Здесь я довольно долго бродил между столиками и даже посидел с
четверть часа у стойки, приглядываясь к лицам, искаженным багровыми
электрическими сумерками: Филин появлялся тут, пожалуй, чаще всего. Душа у
него, видите ли, богемная( Затем я навестил «Берлогу», «Стерлядь золотую» и
даже заглянул в диско–бар «Ивушка», более известный в народе как «Бешеный
децибел» – название, комментариев не требующее. Здесь я встречал Филина
всего один–единственный раз, но на всякий случай посмотреть стоило. Однако
поиски мои оказались тщетными. Я вздохнул и двинулся по второму кругу.
Половина одиннадцатого для Филина – раннее утро.
Филин был фигурой колоритной. Прозвище свое он получил не столько как
производное от имени – Филипп, – сколько за привычку и вывернутым суткам.
Днем его никогда и никто не видел. Говорят, он отсыпался где–то в своей норе
и вылезал из нее не раньше десяти вечера, чтобы не сходить с горизонта уже
до самого утра. Он был идеологом и вдохновителем подпольного автобизнеса.
Если у вас угнали машину, то разумнее – увы! – было идти не в полицию, как
положено по закону, а к Филину. И за соответствующее вознаграждение машина
без единой царапинки возвращалась к вам. В противном же случае
перекрашенная, с перебитыми номерами и вполне достоверными – комар носу не
подточит – документами она могла всплыть в любом конце не только Биармии,
но и всей Конфедерации, от Новгородской республики до
Православно–Коммунистической ассоциации народов Приморья. Связи у Филина
были развитые. Снабжал он кое–кого машинами с незарегистрированными номерами
– этакая прокатная контора уголовного мира. Но сам при любых
обстоятельствах оставался чист перед законом, аки слеза младенца. Не раз уже
полиция выметала едва ли не всех его шавок и шестерок – мальчиков, за
сотню–другую кун готовых угнать любую машину или попросту раздеть ее за
тридцать секунд на глазах у изумленной публики, колдунов – автомехаников,
преображавших «волги» и «вольво» о таким искусством, что их не узнал бы не
только владелец, но и родной завод; наконец, пчелок, собиравших и
переносивших информацию и совершавших сделки. На считанные недели
деятельность фирмы Филина увядала, но потом сеть возрождалась в прежнем виде
и с прежним размахом. Менялись только имена. Не удалось установить даже, как
Филин раздает свои ценные указания и каким образом получает причитающиеся
ему за общее руководство проценты. Неизвестным оставалось и то немаловажное
обстоятельство, работал ли Филин на себя самого или под чьей–то могучей
дланью.
Впервые мне пришлось с ним столкнуться в самом начале частно–сыскной
деятельности, выполняя поручения нескольких клиентов, хотевших вернуть свои
машины и не надеявшихся на помощь полиции. Скажи мне кто–нибудь в
курсантские годы, что я буду преспокойно улаживать дела с одним из боссов –
пусть даже боссов невысокого полета – организованной преступности, – морду
бы набил. Был я тогда идеалистом и максималистом, и свою цель видел
исключительно в том, чтобы наш маленький народ избавился наконец ото всей
этой похабели. Но позже стал понемногу понимать, что все не так просто. В
конце концов, даже Филин – тоже наш народ. Да и вообще к сорока годам
научаешься уже идти на компромиссы. Не с совестью – этого никому не
пожелаю, – но с идеями.
В половине двенадцатого я поймал–таки Филина – в «Гамлете», как и
ожидал. Он сидел за столиком с какой–то девицей из тех, что носят разовые
сережки из прозрачного пластика с цветными презервативами внутри: мол, ради
милого дружка – и сережку из ушка. Я демонстративно прошелся мимо, а потом
прочно засел у стойки. Филин прекрасно понял намек. Он вообще умел понимать
с полуслова. Иначе не бывать бы ему Филином, гулял бы по свету безвестный
мелкий служащий Филипп Дука. Вскоре он взгромоздился на соседний табурет.
Заметив его натренированным оком, бармен тут же подошел к нам, хотя перед
тем я минут пять тщетно пытался привлечь его внимание.
– Что будем пить? – поинтересовался Филин.
– Ничего. Я за рулем. Безалкогольное пиво есть?
– Для хороших клиентов все есть, – отозвался бармен и поставил передо
мной банку «Датч премиум спешиал».
– А мне как всегда, – лениво бросил Филин.
Перед ним тут же возник хайболл, на три пальца наполненный чем–то
малиновым.
– Какими судьбами, капитан?
Этот сукин сын, конечно же, быстро выяснил мое прошлое и всякий раз с
любезнейшей улыбкой величал меня по званию. Тешило его душу, что вот он,
Филин, запросто беседует с полицейским офицером, пусть даже бывшим, и тот
перед ним, Филином, бессилен. В этом была доля истины. Приходилось терпеть.
– Да вот интересуюсь одной каталкой.
– Какой? – в глазах его блеснул охотничий огонек, отчетливо
различимый даже в здешней полутьме. Но говорил он лениво, цедя слова так же,
как содержимое своего стакана. – Если знаю, отчего ж не помочь хорошему
человеку(
– «Датсун». Модель «кабинет». Номерной знак СТ 0195 А.
Темно–коричневый.
– Цвет «кола», – тоном знатока поправил Филин. – Хорошая каталка.
Угнали болезную?
( Нет. Но если что–нибудь знаешь, видел ее, слышал, – за мной но
заржавеет. Клиент у меня хороший.
– Хороший клиент – это хорошо, – согласно кивнул Филин. – Да вот
беда, капитан, вряд ли помочь смогу. Машину эту я знаю. У нас в столице
таких немного. Да и во всей Биармии тоже. Но мои ребята ее не трогали. – Со
мной он позволял себе даже такую откровенность. Знал, подлец, что мои
показания уликой в любом случае не будут: мало ли что можно сболтнуть с
глазу на глаз да еще за рюмкой.
– Верно. Но, может, видели где? Могла даже брошенной стоять, не
исключено.
– Такую машину – и бросать, – возмутился Филин и даже языком
зацокал, артист. – Ай–яй–яй, как нехорошо! Что за люди пошли! Ладно,
подумаю.
– И долго?
– Часок надо, капитан. Нынче вечером у меня мысли медленно крутятся.
Так что давай через час.
– Здесь?
( Нет. Я в «Стердядочку» загляну. По рыбке соскучился. Да и киска моя
рыбки хочет, – он мотнул головой в сторону сиротливо сидевшей за столиком
девицы. – Как, подойдет?
– Подойдет, – согласился я. А что мне еще оставалось?
– Да, – спохватился Филин, – а когда каталка–то пропала?
– В пятницу. Вечером. Или около того.
– Значит, договорились. – Филин не слишком ловко слез с табурета –
был он невысок и рыхловат.
Когда час спустя я вошел в огромный, оформленный в этаком
русско–купеческом стиле зал «Стерляди золотой», Филин, привстав, приглашающе
помахал мне рукой. Он был в обществе все той же девы. Я сел.
– Видели твою каталку, капитан, твое счастье, – сказал Филин.
– Может, дама потанцует? – предложил я. Девица метнула в меня
недобрый взгляд и повернулась к Филину, ожидая его слова.
– Не надо, – милостиво разрешил тот. – В нашем деле все честно и
открыто. Я свидетелей в жизни не боялся.
«Потому что не было их у тебя, – подумал я. – Умеешь ты устраивать
дела, Филин(»
– Кто видел? И где?
– Где – не знаю. Честное слово, не знаю. Но что в пятницу " это
точно. Вечером.
Оч–чень интересно!
– А кто?
– Ох, не люблю я этого, капитан, смерть не люблю. Зачем лишних людей
друг с другом сводить? Много знать будут( Впрочем, ты и так слишком много
знаешь( Шучу, капитан, шучу! Ну да ладно, для хорошего человека чего не
сделаешь. Вот только прядется тебе в Заброшенные деревни прокатиться,
капитан. Не сдрейфишь? Да шучу я, шучу! Есть там человек один, Кудесником
кличут. Найдешь его. Если просто скажешь, что от филина пришел – не
поверит. Передай это дот, – Филин сунул мне в руку какую–то штуку, на ощупь
плоскую и круглую, не то жетон, не то фишку, не то монету, рассматривать я
не стал, успеется. – Ну, а при случае, капитан, и ты про Филина не забудь(
Если, конечно, из Заброшенных деревень невредимым вернешься( Опять шучу!
Веселый я человек, капитан, ничего не могу с собой поделать. Так вот, про
Филина, говорю, не забудь. Будут еще у тебя для Филина клиенты, будут(
Я ничего не ответил; хотя и знал, что Филин прав – будут. Тащиться на
ночь глядя а тридевять земель мне, прямо скажем, не улыбалось. Но обитатели
Заброшенных деревень придерживаются, как правило, ночного образа жизни. Так
что выбирать не приходилось. Я взглянул на часы. Половина второго. Значит,
на месте я могу быть не раньше трех. Поздновато( Рискнуть, впрочем, стоило.
Первые семьдесят с лишним километров Западное шоссе плавной дугой
врезается в сплошной хвойный лес, и дорога даже днем не кажется слишком
интересной. Ночью и того хуже. Высвечивая асфальт, фары сгущают тьму по
сторонам, и ты мчишься, словно по коридору, на стенах которого смутно
различимы какие–то рисунки. За семидесятым километровым столбом я сбросил
скорость: теперь важно было не прохлопать поворот на. проселок. Грунтовка
эта считается давно заброшенной, и потому никакого указателя нет. В ясные
ночи ориентироваться помогают контуры, различимые на фоне звездного неба. Но
когда оно затянуто облачной пеленой, полагаться приходится не столько на
зрение, сколько на интуицию. К счастью, ни зрение, ни интуиция не подвели, и
я вовремя свернул с шоссе.
По такой дороге езда уже не кажется скучной. Я от души пожалел, что мой
«алеко» не тяжелый армейский джип. Впрочем, кряхтя и переваливаясь с боку на
бок, мы с ним все–таки приближались потихоньку к Мертвым озерам.
Для Биармии Мертвые озера примерно то же, что для американцев Денежная
шахта на Оуке или сокровища «Генерала Гранта». Раз в несколько лет сбивается
какая–нибудь очередная компания, вытягивает из республиканских фондов или у
спонсоров очередные сотни тысяч или миллионы и пытается озера оживить.
Каждый раз придумывают какой–то новый фокус, а то и попросту, без затей,
вспоминают хорошо забытый старый. Полгода спустя торжественно объявляется,
что Мертвые озера вновь можно считать Большим и Малым Охотничьими, как они и
значатся на карте. Что вода в них свежа, как поцелуй девственницы. Заводилы
совершают ритуальный заплыв, мужественно выхлебывают традиционный кубок
озерной водицы, срывают аплодисменты восхищенной публики и быстренько
отправляются куда–нибудь в Очамчири поправлять здоровье. Правда, в последнее
время аплодисменты стали пожиже, да и публики заметно поубавилось( Потом в
озера запускают рыбу, которая в будущем должна завалить прилавки и окупить
тем самым все расходы. Но ей, рыбе то есть, почему–то окупать расходы не
хочется. Ей, дуре, почему–то больше нравится всплывать кверху брюхом.
Несметные сокровища остаются в Денежной шахте, Мертвые озера остаются
мертвыми, а фиаско очередных кладоискателей и экологов–реставрологов
остается в равной мере незамеченным. Разве что появится в меру ядовитая
статья в какой–нибудь вечерней газете.
А ведь когда–то места эти были не просто обитаемыми – землей
обетованной. Уж Бог весть какую пакость накачал в озера заводишко, развалины
которого до сих пор знаменуют собой одну из первых побед общественного
мнения. Историкам это, может, известно, но я понятия не имею. И что этот
завод выпускал – тоже не ведаю. Но зато не раз слышал, как вспоминают свои
родные места те, кому пришлось их оставить. Сейчас–то уже получше стало,
время, как известно, все лечит, а прежде тут на три километра к воде подойти
нельзя было, один только запах – и тот наповал бил. И остались две
осиротевшие деревушки. Небольшие. Маленькие даже. Да в том ли счастье? Что,
сотня семей – мало?
Правда, не только свято, но и проклято место пусто не бывает. И
понемножку сюда стали стекаться самые разные людишки. Порой мне кажется, что
подобные места попросту необходимы – они дают приют тем, кому деваться
больше некуда. Причем Филип совершенно зря стращал меня здешним людом.
Потому как прибиваются сюда в основном обломки кораблекрушений, а вовсе не
матерые уголовники. Кстати, таких обломков немало было и на тех судах, что
везли колонистов в Новый Свет или ссыльнопоселенцев в Австралию. К чему это
привело – объяснять не приходится. В Заброшенных деревнях можно было
встретить кого угодно – от спившегося врача до мелкого жулика и от бродяги
по убеждению до проповедника–неудачника. Здесь все обо всех знали, здешний
народ вообще знал немало, но никто никогда никого ни о чем не расспрашивал.
Прелюбопытная сдобилась тут вольница – со своими законами и нормами
поведения. И нарушать эти нормы было столь же неприлично, как запускать
пальцы в тарелку где–нибудь в «Стерляди золотой». Вот здесь–то и предстояло
разыскать неведомого Кудесника. Судя по прозвищу, он был из тех
механикусов–искусников, что перелицовывали машины для филиновой конторы.
Небось соорудил себе мастерскую где–нибудь в развалинах завода и знай себе
колдует, пока не нагрянет однажды очередная полицейская бригада( Знать бы
только, как его разговорить? Филинов пароль – им оказался, кстати, пятак,
самый обыкновенный советский пятак 1967 года чеканки – это, конечно,
хорошо. Но, скорее всего, мало. Деньгам в Заброшенных деревнях предпочитали
обычно натуральный продукт, и потому, покидая «Стерлядь золотую», я
прихватил с собой литровую бутылку водки. Может, сгодится?
В первую из деревень я въехал, как и рассчитывал, без минут три. Не
скажу, чтобы здесь было слишком людно. Но возле одного из домов, у совсем
почти полегшего забора, теплился костерок и вокруг него собрались трое. Я
вышел из машины и направился к ним.
Все трое заинтересованно смотрели в мою сторону. Двое сидели на
корточках, третий полулежал на траве. Ревматизма он явно не боялся – земля
была сырая. Над угольями прогоревшего костерка жарилось на прутьях что–то
похоже– на шашлык.
– Не подскажете, как Кудесника найти?
Ответом было дружное молчание. Я повторил. Тогда тот, что лежал на
земле, начал медленно подниматься. Вид у него был угрожающий.
– Слушай, ты( – начал было он, но тот, что сидел на корточках поближе
к огню, проговорил примирительно:
– Увянь, Хобот. Не видишь разве, человек к нам впервые, человек
культурный, с ним и говорить культурно надо, а ты сразу( Нехорошо, Хобот,
ей–ей нехорошо!
Он встал и шагнул ко мне.
– Вам нужен Кудесник? – изысканно–вежливо поинтересовался он; ни дать
ни взять – доцент или профессор. Вот пусть и будет Профессором, раз уж мы
друг другу не представлены.
Я кивнул.
– И, как я понимаю, Кудесник нужен вам по делу, – все так же любезно
продолжал Профессор. – А поскольку вы с Кудесником прежде не встречались,
то наверняка захватили с собой для душевного разговора хорошенький пузырек.
Ишь, психолог выискался, рентген чертов!
– Но, видите ли, – гладкие периоды Профессора так и катились дальше,
– во–первых, Кудесник не пьет. То есть я имею в виду, в рот не берет ни
капли спиртного. А во–вторых, Кудесника сейчас нет. Но, возможно, он скоро
будет. И потому мы предлагает вам сделку. Вы распиваете с нами тот пузырек,
что привезли с собой, а мы при первой же возможности представляем вас
Кудеснику. Согласны?
Ни слова не говоря, я вернулся к машине, заглушил двигатель и взял с
заднего сиденья бутылку. Профессор улыбнулся мне навстречу.
– Вот видите, какая прекрасная вещь интеллигентное общение, – сказал
он. И, обернувшись к Хоботу, попросил: – Сделай, будь ласков.
Что именно надо сделать. Хоботу объяснять не пришлось. Он поднялся и
исчез, чтобы минуты через две вернуться с четырьмя стаканами. Довольно
чистыми, кстати. Однако мне пришлось отклонить приглашение.
– Я за рулем.
– Ну что ж, – согласно кивнул Профессор, – причина уважительная. Но,
надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами трапезу? Это грибной шашлык. Если
присолить – вполне съедобно.
Я согласился – и не пожалел. Не знаю, что за мухоморы они жарили и
какие заклинания при том произносили, но получилось вкусно. Тем временем
Профессор с завидной точностью – такой глазомер вырабатывается лишь
долголетней практикой – разлил водку по стаканам. Вся троица дружно выпила,
занюхала грибками и повторила. Какими судьбами попали они в Заброшенные
деревни стало теперь совершенно очевидно. Но признаться, для начала я
столкнулся с далеко не худшими представителями здешнего люда. Глаза у них
заблестели подозрительно быстро – влага явно упала на старые дрожжи. И тут
я в полной мере прочувствовал прелести положения единственного непьющего в
компании. Как ни пытался я принять участие в застольной, так сказать,
беседе, все мои реплики шли не в масть и вызывали лишь недовольное сопение
Хобота. Остальные двое тактично этого не замечали, лишь профессорова ухмылка
временами была явно иронической. Но мое профессиональное искусство общения
было оскорблено. Конечно, мне ничего не стоило изобразить ту же кондицию и
включиться в разговор на равных, но будучи трезв по определению, я спасовал.
К счастью, примерно через полчаса Хобот насторожился, приподнялся на
локте, потом уверенно проговорил:
– Кудесник.
– У Хобота удивительный слух, – повернулся ко мне Профессор. ( Если
он говорит: «Кудесник», – значит, действительно Кудесник. И нам остается
лишь поблагодарить вас за прекрасный напиток и приятное общество.
Теперь и я расслышал доносившийся с дороги шум двигателя.
Звук нарастал, потом на дороге показалась и сама машина. Прорвавшаяся
сквозь облака луна позволяла разглядеть ее достаточно хорошо, и я ахнул. Это
был даже не динозавр. Это был скелет динозавра, меж ребер которого, чуть
прикрытых лохмотьями полуистлевшей кожи, мощно билось, однако,
полуторастасильное сердце. Возле моего «алеко» скелет остановился.
– К тебе гость, Кудесник, – чуть повысив голос, сказал Профессор.
– Знаю, – прозвучал мощный бас. – Шагай сюда, парень! – Это уже,
очевидно, относилось ко мне. Я подошел. В диковинной машине, при ближайшем
рассмотрении напоминавшей гибрид багги с марсианским вездеходом, сидел
солидный бородатый дядя лет за шестьдесят. – Ты от Филина?
Я кивнул и протянул ему пятак. Кудесник чиркнул зажигалкой и при свете
колеблющегося язычка газового пламени внимательно осмотрел монету.
– Все правильно. Шестьдесят седьмого. Ну что, поедем ко мне или здесь
говорить будем?
– Можно и здесь, – согласился я. Разговор не обещал быть долгим. Но
каков Филин! Вот сукин сын! Заставить меня переться к черту на рога, когда
этот самый Кудесник явно приехал из столицы. Не мог отказать себе в
удовольствии погонять меня четыре часа по ночным дорогам, подонок! Ну,
придет мой час, спою я ему песенку!
Я забрался в машину Кудесника и сел рядом. Кресло, надо сказать, было
удобное, похоже, от «форда–комфорта».
– Так что тебя интересует, парень?
– Филин сказал, будто вы видели в пятницу вечером «датсун»(
– «Дацун», – перебил Кудесник. – Запомни, парень, и не позорься:
«дацун». А «датсун» – это от безграмотности, понял?
Ишь, грамотей на мою голову выискался! Но скорее всего, он прав – на
всем, что с машинами связано, явно собаку съел.
– Ладно, «дацун» таи «дацун». Учту. Модель – «кабинет». Цвет –
«кола». Номер – СТ 0195 А. Так?
– Насчет номера не скажу. Остальное точно.
– Где? И когда?
– Вечером. Часов около девяти, точнее не знаю. Незачем мне было на
часы смотреть. А где – на Подгорной, у самой развилки.
Подгорная улица – это район фешенебельных частных домов. Любопытно(
– Дом там такой, – продолжал Кудесник, – двухэтажный, но солидный. И
забор из сплошных кованых завитушек. Сразу узнаешь.
– А вы уверены, что это был тот «дацун»?
– Слушай, парень, с тех пор, как взялся за дело папа Форд, на свет
Божий вышло семь тысяч девятьсот семьдесят моделей машин. И я любую на слух
за километр узнаю. И диагноз поставлю, если нездорова. Понял? Твой «дацун» я
видел. Ясно?
– Ясно, – кивнул я. – А что вы видели? Он стоял, ехал, куда, откуда?
– Стоял. И вылезала из него бабенка. Из приличных, не нам с тобой
чета.
Ну, спасибо, Кудесник! Хорошего же ты обо мне мнения! Впрочем, Бог с
тобой – оно и к лучшему(
– А дальше что?
– Дальше я мимо проехал. Все.
– Спасибо, – сказал я, гадая, как предложить ему деньги и сколько. Но
Кудесник меня опередил.
– На хрен мне твои голубенькие, парень, – сказал он. – Не майся и не
доставай. Филин просил, я сказал. Хоть он и гнида последняя, твой Филин, но
ему не откажу. А тебя не знаю. Хоть вроде ты мужик ничего.
С чего бы это ему такой вывод сделать? То «не нам чета», то «ничего
мужик», хотя одно другого и не исключает( Оценочки( Забавно. И еще забавнее,
что Филин, похоже, выдал меня за приятеля. Не хотел, значит, признаваться,
что имеет дела с сыщиком, хоть и частным. Испортить ему игру, что ли? Да уж
ладно. Хлопот больше.
– Спасибо, Кудесник, – еще раз сказал я. – Вы мне здорово помогли.
Я вышел из машины.
– Постой–ка, парень, – окликнул меня Кудесник. Я остановился. – Не
лез бы ты в это дело, а?
– Почему?
– Не хочешь – не слушай. А я совет дал.
– Спасибо, но(
– Ах, хребтом тя по хлебалу! – гаркнул вдруг во всю силу легких
Кудесник – меня аж шатнуло от акустического удара. Но продолжил он
негромко: – Ты про Йомалатинтис слыхал?
– Как?
– Йомалатинтис.
– Нет.
– Вот и лучше бы тебе не слыхать.
– Но почему?
Кудесник не ответил. Он врубил двигатель, жуткий динозавр взревел и
рванулся, обдав меня кисловатым дизельным выхлопом.
Всю обратную дорогу я размышлял над двумя проблемами. Во–первых, что
такое Йомалатинтис? Или – кто такой? Слово казалось смутно знакомым, вроде
бы я встречал его где–то, не то слышал, не то читал, но вспомнить, хоть
убей, не мог. А во–вторых, – и это было, пожалуй, еще загадочнее, – чем я
мог приглянуться Кудеснику? Конечно, это тешило мое самолюбие, и не только
профессиональное. Но причин я понять не мог. И было похоже, что решить эту
загадку мне не удастся никогда.
На въезде в город я поехал не прямо, по Торговой, а свернул направо
через посольский квартал. Не то чтобы до дому было ближе, просто контора мне
надоела.
