IX
Первые двадцать четыре часа после этой ночи выпали у меня из памяти
начисто. В следующие я уже временами сознавал, что лежу в постели у себя
дома, а Магда поит меня какой–то пакостью. На четвертый день я пришел в себя
настолько, что надиктовал отчет для господина Пугоева, – невзирая на
героическое магдино сопротивление. Цербер, кстати, из нее получился
первоклассный, я начал даже опасаться, не слишком ли. Может, конечно, она и
была права, но мне нетерпелось поскорее покончить с этим делом. Правда,
Фальстаф Пугоев пенять на задержку с отчетом не стал. Вскоре от него пришло
благодарственное письмо, а еще через несколько дней банк известил меня о
поступлении двадцати трех тысяч кун. Сумма эта соответствовала нашему
договору, причем издержки были покрыты даже с лихвой. Не берусь судить,
предстоящее ли наследство или что другое склонило Пугоева к широкому (пусть
и не слишком) жесту( Но так или иначе, дело можно было считать закрытым.
Впрочем, это было уже потом.
А пока я валялся в постели, соблюдая предписанный полный покой, причем
делал это даже с удовольствием. Похоже, составление отчета оказалось тем
последним эхом, за которых наступает уже окончательная тишина. Вставать я не
только не мог – мне этого вовсе не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Я
часто засыпал ( недолгим, но каким–то тягучим сном, и чуть ли не каждый раз
снова возвращался в этот проклятый подвальный кегельбан, и опять видел
доктора Меряча; я пытался задать ему некий вопрос – и не успевал, он падал,
но – во сне – беззвучно, из развороченной груди била кровь,
неправдоподобно яркая, ненастоящая, но именно потому еще более
отвратительная. И я просыпался и не мог вспомнить, о чем должен был успеть
его спросить, зачем мне это нужное и снова засыпал, и так по многу раз
подряд. Впрочем, наяву я тоже возвращался мыслями к Мерячу. Я мог понять
этих несчастных, доведенных до отчаяния баб. Но что двигало им? Чем питалось
его упорство? Я пытался заставить себя не думать обо всем этом,
переключиться, но ничего не получалось. Не помогали ни комедии с Ануш Акопян
и Пьером Турром – самое надежное средство на магдин взгляд, ни
патентованные таблетки, от которых мысли становилось более вязкими,
замедленными – и только.
Но на седьмой день я проснулся и почувствовал, что больше всего на
свете хочу есть. И еще – встать. Голова слегла кружилась; ноги, однако,
держали вполне прилично. Я спустился в кухню и к ужасу Магды произвел там
изрядное опустошение. За этим преступным занятием и застал меня Павел.
По–моему, он слегка обалдел, но не подал виду. По тому, как он
переглянулся с Магдой, я понял, что они уже успели спеться. Павел улыбнулся,
похлопал меня по плечу и с неистребимым профессиональным оптимизмом изрек:
– Кто плюет на докторов? Тот, кто помер иль здоров!
– Я плачу вам за свое здоровье, а не за ваше сомнительное остроумие,
– говорить с набитым ртом было непросто, но я справился. – Хотите печенки?
Магда дивно запекает ее с луком в фольге.
– А что? – Павел с интересом посмотрел на меня. – Думаете, откажусь?
Не на такого нарвались. Кто ж от дармового обеда откажется только потому,
что еще рано?
В общем–то мы с ним всегда понимали друг друга. Не зря же, в конце
концов, он оставил меня в своих пациентах, когда я переехал сюда, в новый
дом. А ведь теперь ему приходилось мотаться через весь город(
Увидев, что Павел не погнал меня обратно в постель, Магда
приободрилась, и мы премило посидели, хотя после кофе Павел все–таки
заставил меня подняться в спальню и подверг осмотру с пристрастием.
– Ну что ж, поздравляю, – сказал он под конец. – И на этот раз вам
удалось выкрутиться, Марк. Не знаю, долго ли будет продолжаться такое
везение – при вашей–то профессии! – но сейчас так. Только не торопитесь.
Вставайте понемногу, на час–другой. Читайте, если глаза не устают и головной
боли нет. Появится – книжку долой. То же и с телевизором. Обязательно
прогулки – по часу два раза в день. И легкий тренинг. Но – действительно
легкий. Потом снова сможете на полную катушку. Конечно, лучше всего вам
сейчас податься на курорт. На месячишко. Есть возможность?
Я кивнул.
– И прекрасно. Через недельку, хорошо? И вести там растительный образ
жизни.
– А животный можно?
– Сперва растительный, а там видно будет. Но никакой выпивки. По
крайней мере месяца два. Если не хотите неприятностей.
– Убедили.
– А я зайду завтра–послезавтра. Так, для порядка.
– Спасибо. И привет вашим рыбкам. – Павел заядлый аквариумист, и я
всегда давал ему возможность похвастать каким–нибудь очередным рыбьим дивом.
На этот раз я попал в десятку.
– Передам. Особенно новичкам.
– То есть? – Не поинтересоваться – насмерть обидеть.
– Капские тетры. Порода молодая, вывел ее недавно один дурбанский
любитель. Редкая, и потому стоит( – Он прищелкнул пальцами. – Сами
понимаете. Но и стоит того – приезжайте, не пожалеете. Не рыбки – живой
свет.
Когда Павел ушел, я завалился на диван и взялся просматривать
скопившиеся за полторы недели газеты. Читать, однако, не хотелось. Я устал и
совсем начал было задремывать, когда в памяти всплыли вдруг слова: «порода
молодая». Сотни раз я слышал что–то подобное, но никогда не задумывался.
Принимал как данность. А ведь в самом деле, сколько же всего на свете
человек вывел ( лошади, кошки, коровы, куры, собаки, рыбы( Не счесть. И
почитал себя вправе. Не сомневался. Для охоты на львов собаку? Получите
эрдельтерьера. Канареечку басовую – распишитесь в получении. Гиппопотамчика
в полметра ростом – ради Бога, любезные мои, нате вам! Надо будет – и
льва–вегетарианца выведем, идеально приспособленного к спасанию на водах. А
вот сам человек – табу. И думать не смей!
– Слушай, отравительница, – спросил я Магду, когда она принесла
очередное витаминное пойло, – как ты думаешь, почему новые породы кошек
выводить почетно, а стоит за людей приняться ( сразу в компрачикосы запишут?
– Выпьешь – скажу.
Что мне оставалось? Я залпом проглотил ее очередное творение – не то
фейхоа с фенхелем, не то хрен с хурмой. Но съедобно.
– Ну так?
– Потому, что кошек Бог создал на пятый день, насколько я помню курс
воскресной школы. А человека сотворил по образу своему и подобию на шестой.
Вот и выходит, что человеки могут выводить тварей земных, морских да
небесных, а человеков – только Бог. Понял, философ? – Магда фыркнула и
ксилофонно промчалась по ступенькам вниз, судя по всему, весьма довольная
собой и своим ответом.
А я остался размышлять, какой процент правды был в этой шутке. Ведь и
впрямь здорово въелась в нас эта идея. Невольно, подсознательно,
инстинктивно, как ни называй, а попробуй–ка представить, что кто–то хочет
изменить человека. Подправить. Чуть–чуть. С самыми благими намерениями. И
враз – мороз по коже. Иррациональный, прямо скажем, мороз. И потому, если
всерьез такое задумать – так уж не признаваться. Закамуфлировать, за любые
ширмы спрятать. Вот оно как получается. Ах, хребтом тя по хлебалу, как
говаривает наш правдивый Кудесник. Вот только – кого? Законодателей,
которых, может, и в живых уже нет – закону–то за тридцать перевалило?
Несчастных этих йомалатинт? Или вообще наш неустроенный мир?
