II
«Итак, только что в концертном зале «Метрополитен–Хаус» завершился один
из самых представительных в мире конкурсов скрипачей. Бесспорным его
открытием стал наш соотечественник Арвид Грейвс, четырнадцатилетний юноша, о
котором еще две недели назад никто не слыхал. Зато теперь о нем услышит весь
мир! Какая зрелость интерпретации, какая отточенность техники! Кажется,
будто для него не существует трудностей. Жаль, что автору концерта не
довелось услышать такого блестящего исполнения своего замысла(»
Профессор Кратс отложил вечерний выпуск местной «Ньюс» и задумался. В
этой истории было что–то странное. Откуда все–таки взялся Грейвс? Почему об
этом мальчике никто до сих пор не слышал? В конце концов,
скрипачи–вундеркинды никому не в диковинку. Но этот выплыл уж слишком
неожиданно. Темная лошадка( Это беспокоило Кратса в течение всего конкурса,
он нутром чуял в этом парнишке опасность для Эрнеста, хотя при всем желании
не смог бы объяснить, откуда шло это ощущение. И потом, Кратс прекрасно знал
почерки всех известных и даже не очень известных скрипичных школ.
Но в манере исполнения Грейвса не просвечивал ни один из них. Конечно,
можно допустить, например, что некий мэтр изобрел новый метод обучения,
метод, дающий столь блистательные результаты, но по каким–то высшим
соображениям предпочел сохранить при этом инкогнито. Допустить такое можно.
Но поверить – никак нельзя, это несовместимо с нормальной человеческой
психологией. Ведь явить миру такого ученика, как Арвид
Грейвс, – предел мечтаний для любого педагога. Это, по сути дела,
бессмертие, то творческое бессмертие, о котором мечтает каждый. И упустить
такое нормальный человек не в состоянии. Нет, что–то тут не так( Но что,
что?
Интересно, думает ли об этом Эрнест? Или он настолько погрузился в
переживание собственной неудачи, что ни о чем другом думать просто не в
состоянии? Ему, однако, всегда была свойственна излишняя рефлексия, он
тяжело переживал любые неудачи, даже самые мелкие. Жаль парня(
Но, в общем–то, все правильно: в борьбе побеждает сильный, а в споре
мудрый. Конечно, Эрнест – музыкант незаурядный, чтобы не сказать больше. Он
давно уже перерос своего учителя, чем Кратс от души гордится и чему втайне
чуть–чуть завидовал–той лишенной яда завистью, с какой дед смотрит на
первые любовные увлечения внука. Я уже так не могу, но все–таки моя кровь!..
С Эрнестом Кратсу пришлось трудно: надо было преодолеть дурное наследие
провинциальной школы, где мальчик начинал свой путь; потом – полгода
болезни, потом – безденежье после разорения дядюшки, платившего за
обучение.. Но Кратс верил в его будущее и заражал его своей верой. А может
быть, это была лишь честолюбивая вера в себя, в свои силы, в свой
педагогический дар? Кого же он в таком случае больше переоценил – Эрнеста
или самого себя?
На какую–то минуту Кратс почувствовал жгучую жалость к себе. Ведь в
конечном счете триумф Грейвса был не только крушением планов и надежд
Эрнеста, но и поражением его, Кратса. А ведь он вкладывал в ученика все –
силы, знания, душу, деньги, наконец, – вкладывал с того самого дня восемь
лет назад, когда впервые услышал игру Эрнеста на концерте в Гетеборге.
Услышал – и мгновенной интуицией опытного музыканта почуял редкостную
одаренность не слишком умелого скрипача. С тех пор он неустанно работал сам
и заставлял работать Эрнеста, заставлял вопреки депрессии, в которую тот
порой впадал; вопреки его дурацкому увлечению Эллен, отбиравшему время у
скрипки; вопреки самой судьбе. Но судьба–таки обманула его. Впрочем, неудачу
Кратс переживал достаточно спокойно – по крайней мере, внешне; жизнь
научила его одинаково стойко переносить и победы, и поражения.
Все–таки больше всего интересовал его сейчас Грейвс. Заглянуть бы, хоть
на миг заглянуть бы ему в нутро, понять, кто он и что он, этот мальчик с
удивительно умными глазами, не по возрасту крупный и сильный(
Кратс вытянул ноги, прикрыл глаза и, сосредоточившись, попытался
возродить в себе ощущения – те, что владели им во время игры Грейвса. Что
же было в ней самым главным? Пожалуй, все: ни у кого не слышал он такого
мощного и одновременно хрустально–чистого звука( А эти стремительные каскады
феерически звучащих пассажей, радужным бисером рассыпающихся фиоритур(
Мысленно Кратс пробегал пальцами по грифу, пытаясь представить себе, как
сумел Грейвс упрятать целый оркестр в одну–единственную скрипку. Да, такое и
не снилось даже великому итальянскому маэстро, отцу двойных флажолетов –
этого дуэта волшебных флейт. С невероятной легкостью Грейвс брал терцдецимы
– Кратс глазам своим не верил, но это было так! Кратс посмотрел на свои
пальцы – у него была прекрасная растяжка, по взять больше ундецимы он
никогда и не мечтал( Мистика( И если бы дело ограничилось только этим! А
фантастическая беглость пальцев? Можно держать пари: не пройдет и нескольких
дней, как кто–нибудь из музыкальных критиков назовет Грейвса «молниеносным»
или что–нибудь в этом роде. Да и как иначе назвать человека, способного
мгновенно забрасывать пальцы из баритонального соль на дисканты ми?.. И к
тому же исполнение Грейвса отличалось не только техничностью – его скрипка
была одновременно философски мудрой и романтически восторженной, робко
трепетной и неукротимо экспрессивной. Как, как могут сочетаться в одном
человеке столь противоречивые страсти, как удается ему слить их в единую
гармонию звуков?..
Размышления Кратса прервал телефонный звонок Эрнест, подумал он,
протягивая руку к трубке. Не выдержал–таки( И хорошо. Кратс по опыту знал,
что после любых неудач Эрнест замыкался в себе и говорить с ним было
невозможно, пока он не выйдет из этого состояния(
Но это был не Эрнест. С круглого экранчика смотрела на Кратса молодая
женщина.
– Профессор(
Кратс мучительно пытался припомнить, где и когда ее видел. Или она
просто похожа на кого–то?
– (простите за столь поздний звонок, но мне необходимо сейчас же с
вами встретиться.
Кратс посмотрел на часы. В самом деле, половина первого – не лучшее
время для визитов. Может, у здешних див такой оригинальный метод знакомства?
В былые годы это могло бы его позабавить, но – увы! – Кратс давно
перешагнул тот рубеж, за которым мужчину по вечерам волнует уже только
партия в бридж.
– Так срочно?
– И достаточно важно. – Тон у нее был, надо признаться, отнюдь не
игривый. Это несколько озадачило Кратса. Тем не менее он совсем уже было
решился отказать этой особе во встрече, на худой конец – перенести ее на
следующий день и более подходящий час, когда вдруг как бы со стороны услышал
собственный голос, любезно приглашавший собеседницу. О том, каким образом
это получилось, он размышлял до тех самых пор, пока над дверью не мурлыкнул
сигнал. Тотчас вспыхнул экран, на котором Кратс увидел посетительницу
стоящей в коридоре. Под изображением полыхало алое табло: «Если визитер Вам
не знаком, не открывайте дверь! В противном случае мы не гарантируем Вашей
безопасности!" Экран располагался на стене так, чтобы его можно было
рассмотреть, не оказываясь даже па одной прямой со входом: рассказывали,
будто пуля, выпущенная из пистолета с акустическим прицелом, находила свою
жертву и сквозь запертую дверь( Правда, Кратсу все это казалось россказнями.
По крайней мере, ни с ним, ни с кем–либо из знакомых или хотя бы известных
ему людей ничего подобного не случалось. Он нажал кнопку. Изображение
свернулось в яркую точку, одновременно щелкнул замок. Кратс поднялся
навстречу гостье:
– Прошу.
– Позвольте мне еще раз извиниться за вторжение в такой неурочный час,
профессор, – сказала женщина, уверенно опускаясь в кресло, которое поспешил
галантно придвинуть Кратс. – Однако прежде всего, наверное, следует
представиться: Эллен Хилл(
Так вот оно что! Теперь Кратсу многое стало понятным. Эллен Хилл! Вот,
значит, как это у нее получается! Ведь не хотел же он никого видеть, не
собирался вовсе, но стоило ей позвонить – и она уже сидит здесь, и он,
Кратс, разом скинув добрых два десятка лет, не без удовольствия говорит ей
какие–то любезности(
Собственно, Кратс никогда не видел Эллен. Вернее, видел как–то раз,
мельком, когда столкнулся с ней и Эрнестом в «Элизиуме». Но с того раза не
осталось у него даже смутного воспоминания о ее внешности. Зато знал он о
ней многое. И по рассказам Эрнеста, и по ее собственным статьям, репортажам,
эссе, интервью, которые он всегда читал с жадным интересом. Эллен была
журналисткой, причем журналисткой не рядовой. Она входила в группу «Совесть
континента», и ей удавалось то, что казалось немыслимым и невозможным.
Именно она, Эллен Хилл, опубликовала последнюю речь несчастного Переса
Агильяра, слова, горько и гордо брошенные им своему народу и миру всего за
четверть часа до того, как бригады озверевших сепаратистов ворвались в
президентский дворец. Именно она сумела пробраться через непроходимую сельву
и заснеженные перевалы в лагерь «горного майора» Хуана Смита и какими–то
лишь ей одной ведомыми путями получить у него интервью, обошедшее затем
газеты мира. Именно она оказалась единственным журналистом, проникшим за
проволочные заграждения «Новой Утопии» и разоблачившим потом этих не то
клерикальных фашистов, не то фашиствующих клерикалов. Наконец, именно эта
женщина, сидящая сейчас в кресле напротив него, вскрыла грандиозную аферу
«Спейс сервис, инкорпорейтед» – миллионные взятки, коррупция, промышленный
шпионаж( И самое удивительное – она до сих пор жива. Жива и продолжает
заниматься опасным ремеслом политического журналиста.. Кратс всегда
удивлялся, что могло связать ее с Эрнестом, и не раз доказывал своему
ученику, что даже лучшие представители репортерского племени не могут и
никогда не смогут понять душу настоящего художника. Теперь эти отношения
предстали ему в ином свете. Что ж, эта волевая и обаятельная женщина, с
одной стороны, и Эрнест с его рефлексивной, ранимой натурой, с другой, –
они вполне могли быть парой. Своеобразной, но как можно судить человеческие
отношения?..
– Кофе, мисс Хилл?
Эллен кивнула.
– Бармен!
– Слушаю, сэр! – сочным баритоном отозвался бар.
– Два кофе, два «Хенессн», лимонный сок.
– Сию минуту, сэр.
– Если бы вы знали, – сказала Эллен, – до чего я ненавижу это
электронное холуйство! «Да, сэр! Нет, сэр! Будет исполнено, сэр!" Какая
мерзость!
– Почему же, – не согласился Кратс. – На мой взгляд, это удобно и
экономит время и силы. Видите ли, я вовсе не принадлежу к антисциентистам в
духе Торо, хотя сам во всей этой технике не смыслю ровным счетом ничего.
–А я и не зову вас в хижину у озера. Просто техника должна быть
помощником, а не рабом.
– Главное – чтобы она справлялась со своими обязанностями. В
частности, чтобы кофе был хорош(
Впрочем, кофе оказался вполне достойным. Тонкая горечь оттеняла
бархатистое тепло коньяка, сдобренного толикой лимонного соку. Грея в ладони
пузатую рюмку, Кратс все больше успокаивался. Недаром психологи говорят, что
для достижения внутреннего равновесия надо держать в руках что–нибудь
круглое(
– Итак, мисс Хилл?..
– Профессор, я пришла к вам отнюдь не для обсуждения электронных
изобретений. Меня волнует, что будет с Эрнестом.
– А вы знаете, где он сейчас?
– У себя, насколько я знаю. И о том, что мы с вами беседуем, он и не
подозревает. Ему сейчас плохо, но это он должен преодолеть сам.
Да, подумал Кратс, именно так и следует рассуждать женщине, взявшей на
себя в паре роль лидера. Мужскую роль(
Нелепо, но Кратса потянуло рассказать, как весь вечер ему хотелось
позвонить Эрнесту и поговорить, но не хватало решимости, потому что где–то в
глубине души шевелилось смутное чувство вины перед ним, чувство
несправедливое, ибо Кратс сделал все что мог, а победа Грейвса была чистой
победой; как дважды он даже набирал номер, но Эрнест не отвечал – то ли не
хотел, то ли его еще не было дома( Но сказать всего этого было нельзя. Это
было его, личное, к чему эта женщина касательства не имела. Зачем ей знать,
что ни одна из трех жен так и не смогла родить Кратсу сына (трудно сказать,
кто был виноват в этом, у Кратса так и не хватило мужества проверить), и
Эрнест в какой–то мере притупил эту боль, заполнив вакуум в его душе? Зачем
ей знать, сколько сил, времени, сомнений и мучительных поисков вложил он в
этого мальчика из далекой северной страны? Но она может помочь Эрнесту в
сложившейся ситуации.
– Что я могу сказать? Честно говоря, для меня самого все это оказалось
в высшей степени неожиданным. Понимаете, бывают поражения( Возьмем для
примера спорт: один спринтер опережает другого на доли секунды, и это
естественно, это никого не удивляет. Но если бы он опередил соперника вдвое?
Тогда первым делом в голову пришла бы мысль о(
– Допинге?
– Или о чуде. И здравый смысл заставляет искать именно допинг,
поскольку с чудесами мы за последнюю пару тысяч лет не сталкивались.
– Если не считать победы Харлана на выборах двенадцатого года.
– Зло, но неубедительно. Зато Грейвс – это воистину чудо. Понимаете,
он может делать то, что не под силу никому из нас. Не только не под силу:
никто из нас себе этого и представить не мог, вот в чем фокус. Я говорил с
троими из жюри, и даже Камински – понимаете, сам Камински! – согласен со
мной. И потому я просто не знаю, что думать об этом, мисс Хилл. Ну а Эрнест
– что ж, серебро это тоже хорошо. И не стоит преувеличивать масштабов
катастрофы. Хотя смириться с положением вечного второго трудно. Это я
понимаю. Слишком хорошо понимаю, потому что это и моя собственная судьба(
Утешайтесь мыслью о том, что во времена Паганини продолжали творить и
приносить людям радость Вьетан, Виотти, Шпор, Эрнст( Они ведь не вымерли с
рождением гениального генуэзца. Они жили, творили, любили и были любимы(
– Но их имен я не знаю. А Паганини знают все.
– Что ж, в каждом веке и в каждом деле есть свои первые. Но есть и
вторые. И первые невозможны без вторых. – Впрочем, – сказал он, отлично
чувствуя неубедительность собственных слов, но не умея сказать иначе и иное,
– это уже из области психологии. И это, скорее, по вашей части, мисс Хилл.
Я сделал для Эрнеста все, что мог. И если смогу впредь – сделаю. А сейчас
– сейчас ваш черед.
Эллен помолчала. Это длилось недолго, всего несколько секунд, но на их
протяжении Кратсу казалось, что перед ним не человек, а какая–то мощная
вычислительная машина, в недрах которой замыкаются и размыкаются контакты,
пробегают электрические импульсы по триггерам и вспышки по световодам( И
решается какая–то сложная, очень сложная задача.
–Да, – сказала Эллен. – Вы правы, профессор. Теперь моя очередь. И
это как раз то главное, ради чего я просила вас о встрече. Скажите,
профессор, бывали в истории конкурсов случаи, когда жюри объявлялось бы
недействительным?
– А что, у вас претензии к жюри? – Вопрос прозвучал несколько
саркастически. Но Эллен этого словно не заметила: по дороге к цели на мелочи
можно не обращать внимания.
– Нет. У меня есть претензии к Грейвсу. К Арвиду Грейвсу.
– То есть?–Кратс постарался придать вопросу интонацию, как можно
более спокойную и безразличную, но не знал, насколько преуспел в своем
намерении: ведь если эта женщина говорит что–то, значит у нее есть для того
основания, а тогда(
– Я воспользуюсь вашим телевизором? – Эллен вопросительно посмотрела
на Кратса. Тот кивнул:
– Конечно(
Эллен извлекла из своей элегантной сумочки (натуральной крокодиловой
кожи, отметил про себя Кратс, и это в наш–то век торжества суррогатов и
синтетики!) миниатюрный журналистский «комбик», вытянула из него провод и
подсоединила штекер к телевизору.
– Не ручаюсь за качество всех записей, условия не всегда были(
Впрочем, судите сами, профессор.
