VIII
Человек и идея – это система с обратной связью. Идеи порождаются
людьми, но в свою очередь влияют на людские судьбы, зачастую формируя не
только отдельных людей, но и целые поколения.
Хомофеноменология родилась из коллекции Борьки Баржина, но еще долго
переживала своеобразный инкубационный период – до тех пор, пока однажды
Старик не сказал:
– (А что, если представить себе все эти все возможности
сконцентрированными в одном человеке, этаком Большом Бухарце, а?
Тогда она стала бурно расти, вовлекая в сферу своего влияния все новых
людей, порождая субидеи, расти, пока не закончилась провалившимся
экспериментом, – как железнодорожная ветка заканчивается тупиком,
конструкцией из пяти шпал, выкрашенных шлагбаумной черно–белой полосой и
укрепленных песчаной обваловкой.
Но когда она начиналась, Баржин не думал, что такое может произойти. Не
мог допустить такой мысли. Ведь все шло так гладко, так замечательно гладко(
Они начали с классификации.
Выяснилось, что все подтвержденные феномены можно разделить на две
основные группы: способности гипертрофированные, развитые за счет
притупления остальных, как, например, осязание у слепых; и способности,
развитые самостоятельно, без ущерба остальным. В первую очередь Баржина
интересовали именно эти, вторые способности, хомофеномены.
Но все случаи были спонтанны, непредсказуемы и неуправляемы. В этом и
заключалась, в сущности, вся проблема.
Первая модель, «Бухарец–1», была просто суммой всех известных феноменов
второго рода. Их набралось свыше сотни: чтение со скоростью сотен тысяч
знаков в минуту; отсутствие потребности во сне; наследственная, генетическая
память: способность ко мгновенному устному счету( Этот ряд можно было бы
продолжать почти до бесконечности. «Бухарец–1» оказался настолько непохожим
на нормального человека, что не только Баржину, – даже Старику и то,
похоже, стало не по себе.
«Бухарец–2» отличался от первого усложнением внутренней структуры. Для
удобства была принята такая модель: предположи, что мозг человека, как
известно, задействованный лишь на три–пять процентов, состоит как бы из двух
зон – рабочей, включающей в себя эти пресловутые три–пять процентов, и
резервной, причем рабочая окружена неким барражем. Не будем вдаваться в
генезис этого барража – пусть такими вопросами занимается Озол, это по его
части. (Кстати, Озол–таки занялся: написал рассказ, в котором все сводилось
к очередному поколению космических пришельцев, правда, как всегда, с
довольно оригинальным поворотом, – он ввел некий «порог адаптации». При
переселении на планету с первобытными условиями туда должен попадать
организм, по сложности адекватной окружающей среде, в противном случае он
останется чужеродным. Отсюда и барраж вокруг трехпроцентной зоны. Но рассказ
все–таки был плох, и Озол сам понимал это().
Для хомофеноменологов же барраж был лишь условностью, как условна
боровская планетарная модель атома. Главное в другом: в этом случае все
хомофеномены можно представить узкими локальными прорывами барража, лучевым
выходом интеллекта из рабочей зоны в резервную.
Но опять–таки: как сделать этот выход управляемым?
Вот тут–то и пригодилась удачно брошенная Озолом идея лонг–стресса.
Стресс – точнее одна из его разновидностей, активная или
норадреналиновая, при которой надпочечники вырабатывают и выбрасывают в
организм норадреналин, – это как бы форсаж биологической системы. В
состоянии стресса организм действует на пределе своих возможностей (
возможностей рабочей зоны – по «Бухарцу–2»). Однако стрессу сопутствует
резкое ускорение темпов белкового обмена, увеличение количества потребляемой
энергии и вырабатываемых шлаков. Поэтому стресс кратковременен, а за ним
следует тяжелая реакция.
Обычная белая мыть вдруг набрасывается на кошку с такой яростью, что
опешивший «микротигр», теряя клочья шерсти, обращается в бегство. Это –
стресс. Человек поднимает двухтонную– балку, придавившую его напарника, и
держит на весу, пока пострадавшего оттаскивают в сторону. И это – стресс.
Разведчик за считанные минуты перелистывает сотни страниц, испещренных
сложнейшими расчетами, а потом воспроизводит их с точностью до запятой. Это
не только тренированная память, это – стресс. Как же его пролонгировать?
На решение этой задачи ушло несколько лет, а могло бы – во много раз
больше, не догадайся они привлечь к работе Институт экспериментальной
физиологии и Гипромед. Найденное в итоге решение было если и не идеальным,
то по крайней мере приемлемым. Оно представляло собой систему из трех
рецепторов (на артерии, вене и ретикулярной формации, этом распределительном
щите мозга), передававших показания на сумматор. Последний управляя
деятельностью дополнительной почки, которая перерабатывала и утилизировала
избыток белковых шлаков, и работой двух эффекторов, один из которых через
артерию вводил в организм АТФ, а другой регулировал, воздействуя на гипофиз,
гормональный баланс. Эта система позволяла безо всяких последствий
удерживать организм в состоянии стресса сколь угодно долгое время.
Первые опыты на крысах дали обнадеживающие результаты. Физическая сила
и выносливость повысилась многократно. Интересно было и поведение крыс в
лабиринтах: при первой попытке результаты лонг–стрессированных животных были
такими же, как и у контрольных. Но при последующих – лонг–стрессированные
не ошибались ни разу. Закреплялись рефлексы мгновенно.
На собаках результат получились еще ярче. Прячем наряду с фактами тут
начали уже твориться легенды. Так Зимин, например, утверждал, что бывали
случаи, когда вундерпсы, как их называли в лаборатории, исполняли команду
раньше, чем он успевал произнести ее вслух. Чуть–чуть, на долю секунды, быть
может, но – раньше. Впрочем, в протоколы экспериментов Зимин этого не
занес. Да оно и понятно. Забегая вперед, стоит добавить только, что легенды
эти получили впоследствии хождение и среди проводников лонг–стрессированных
служебных собак(
Когда было испорчено более двух десятков извечно страдающих на благо
человека дворняг, Чехашвили провел одну из самых удачных своих операций.
Никому не сказавшись, он договорился с клубом служебного собаководства
ДОСААФ и получил от них четырех овчарок, которых в лаборатории и ввели в
лонг–стресс. А потом одну из них передали для испытания геологам, другую –
в «Таллингаз», третью – в милицию, четвертую – на погранзаставу. Собаки
прошли испытания блестяще; сотрудники «Таллиннгаза» даже написали
восторженную статью, опубликованную в «Молодежи Эстонии». Наиболее же
действенным оказалось восхищение пограничников: через несколько месяцев
Старика и Баржина вызвали к большому начальству, каковое сообщило им, что
тема эта, лонг–стресс, представляется весьма «многопланово перспективной» и
заслуживающей самой деятельной разработки. Ассигнования по ней увеличиваются
более чем вдвое, а все субподряды и прочие сторонние заказы получают
«зеленую улицу».
И вот, наконец, появился первый лонг–стрессмен, человек, на себе
испытавший лонг–стресс. Это было победой. Многократное увеличение как
физических, так и интеллектуальных возможностей человека, еще один участок,
отвоеванный разумом у косной материи! И уже через год в космосе оказался
экипаж, состоявший из четырех человек, двое из которых были
лонг–стрессменами, а двое контрольными.
Но в баржинской лаборатории знали: это только шаг. Не больше. Главное
– впереди. Ведь это только полное овладение тремя процентами потенциальных
возможностей мозга, рабочей зоной. А остальные девяносто семь процентов? И к
тому же все время таскать на себе эту самую третью почку, хоть она и весьма
портативна, беспокоиться о запасе энергии и АТФ( Нет, это паллиативное,
временное решение.
И тогда был предложен новый вариант. Автором этой идеи был Лешка. Она
поражал простотой: взять лонг–стрессмена и с помощью гипноза попробовать
пробить пресловутый барраж. Ведь были же опыты Райновского, который внушал
людям, что они – Лобачевские и Репины, и те, до сеанса считавшиеся
абсолютно бездарными в математике и живописи, начинали в самом деле писать,
не как Репин, может быть, но как хорошие копиисты; начинали представлять
себе неэвклидову геометрию( А что, если пойти по пути Райновского?
Эксперимент был задуман очень изящно. И столь же изящно провалился.
Яновский провел сеанс. И – ничего.
Просто ничего.
Тупик. Сооружение из пяти шпал, раскрашенных в черно–белую шлагбаумную
полоску и укрепленное песчаной обваловкой.
Конечно, остается лонг–стресс. Он уже принес немало: объективно,
явившись (не надо, в конце концов, бояться громких слов!) серьезным вкладом
в науку, уже сейчас, только родившись, принес пользу людям; и субъективно –
тоже, и в смысле морального удовлетворения, и в смысле сугубо материальном
даже. И разрабатывать, улучшать, доводить, его можно до бесконечности.
Но – хомофеноменология? Что будет с ней? Ведь лонг–стресс не приблизил
решения ни на шаг(
