Предисловие
Полагаю, дело самих читателей, а также критиковрецензентов оценивать
новую книгу в меру собственных основательности и вкуса разбирать ее
особенности, отмечать достоинства, вскрывать явные и неявные просчеты,
словом дифференцировать, чтобы потом вывести интеграл(
Полагаю также, в данном случае нет особой нужды и в том, чтобы дотошно
перечислять достижения, приводить полностью «послужной список» автора книги,
которую вы держите в руках. Те, кого понастоящему интересует фантастика, и
без моей подсказки вспомнят другие его книги. Многочисленные публикации в
коллективных сборниках, альманахах и журналах, а возможно, даже и то, что
писатель Андрей Балабуха охотно выступает и в роли критика: в соавторстве
и без оного им написаны десятки статей, обзоров, предисловий и
послесловий к книгам других писателейфантастов.
Потому в непосредственной связи с этой новой его книгой
ограничусь немногим. Новаято она новая( а вообщето должна бы она была
быть первой, выйти лет на пятнадцать раньше. Ибо в шестьдесят четвертом году
написан «Аппендикс» самый ранний из дюжины рассказов, эту книгу
составивших, в семьдесят третьем «Антигравитатор Элькинда», самый поздний
из них, оттогото, повидимому, эту дюжину и замыкающий.
Парадокс? Ежели и оный, то вполне, увы, объяснимый (хотя, тем не менее,
и противоестественный).
Вспомним. пышно выражаясь, контекст эпохи: не такова же ли судьба и
других пишущих (и писавших: не у всех достало мужества продолжать, многие
бросили!) ровесников Андрея Балабухи, почти безразлично фантастов ли,
прозаиков ли реалистов или поэтов. Это ведь их нынешних сорокалетних
уже окрестила ярлыколюбивая наша критика «потерянным» для литературы,
«молчаливым» поколением(
Впрочем. воздержимся от пережевывания прописных истин сегодняшней
критики. Тем более, что к Андреюто судьба в облике типографского станка
была всетаки достаточно милостива.
И первая его публикация состоялась, когда (едва ли не рекорд по тем
временам!) автору толькотолько стукнуло двадцать: был напечатан упомянутый
уже «Аппендикс», да не гденибудь, а сразу в «Фантастике67»! Тогдашнието
сборники «Молодой гвардии» были куда презентабельны и читающей публикой
воспринимались совершенно иначе, нежели нынешние( И даже «Предтечи», первая
его книга, вышла всего лишь через десяток лет в семьдесят восьмом.
Правда, еще один парадокс и тоже вполне в духе времени! не на русском
языке: в Таллинне, в переводе на эстонский(
Но вот следующую, уже на русском, «Люди кораблей» пришлось ждать
еще пять лет.
А теперь(
Или нам с тобою не о чем вспомнить, Андрей Дмитриевич, представляя
друга читателю?
Перебирая недавно свой преизряднотаки запущенный архив, скопившийся за
четверть века работы в «Уральском следопыте» (есть такой экзотический
журнал, на периферии издается в Екатеринбурге, неофициальной покамест?
столице Урала: полумиллионного тиража достиг, ног неясно надолго ли,
при нынешних на горизонте изменениях, диктуемых почтовыми и иными
монополиями), я неожиданно быстро наткнулся на рукопись, которую искал и в
сохранность которой, откровенно говоря, не верил(
(Забавная хотя и посторонняя деталь, о которой, приметив, просто
не могу умолчать в наши дни полнейшего развала отечественной почты. Штемпель
на конверте заказной бандероли: «Ленинград, 25.12.63». И второй:
«Свердловск, 27.12.63». Судя по регистрационной карточке, в тот же день, 27
декабря, бандероль с рукописью доставлена в редакцию: чуудеса!..
Привычното уже иное. В 1990 году подобную же бандероль из того же
Питера, от писателя Александра Щербакова, тоже заказную и даже оплаченную
так же, двугривенным, украшают штемпели: «Ленинград, 21.05.90» и
«Свердловск, 14.06.90»!!! Увы, прогресс вполне по Блоку нам только
снится. Поневоле для пересылки хотя бы этого предисловия начнешь
изобретать альтернативные оказии()
(То был рассказпредупреждение, выразительно названный полустрокой из
стихотворного эпиграфа А.Позднеева: «Чтобы вновь не начинать с амебы(" В
рассказе варьировалась тема пришельцев: они оставляли в Баальбеке послание
для нас тех, кто придет спустя тысячелетия. Ибо были они землянами,
вернувшимися на родину из большой звездной экспедиции и заставшими лишь
пепелище на месте своей допотопной цивилизации. О что это были за
камни! Таких, наверное, никогда раньше не существовало на Земле: под
действием чудовищной температуры атомного взрыва они «плакали» и
«кровоточили». Это сразу бросалось в глаза, стоило только посмотреть на скол
какойлибо каменной глыбы. Ее черное нутро, правда, сохранялось, но часть
этого темного слоя просачивалась в наружные светлосерые слои так, что на их
поверхности появлялось чтото вроде лишая. Странным и больным казался такой
камень, словно пораженный паршой или проказой».
Экспрессивно написанный, со впечатляющими деталями и минимальными
сбоями в стилистике, рассказ был вполне «публикабелен» по тем временам,
разве что в некоторой прямолинейности упрекнуть автора но: не задним ли
числом? не с высот ли прошедших десятилетий?.. Однако портфель журнала был
переполнен: шел конкурс на лучший НФрассказ, редакция купалась в
непривычном изобилии вполне приличной фантастики( Впрочем, укажи тогда автор
в сопроводительном письме свой возраст, думаю, мы почти неременно дали бы
ему место в подборке «Слово нашим юным авторам». Но нет он подписался со
взрослой солидностью: «Андрей Дмитриевич Балабуха», тем самым оставив мне
лишь призрачную возможность сочувственно процитировать его рассказ в
итоговом обзоре(
То был первый рассказ, посланный Андреем в редакцию. А вообщето,
вспоминает он, «сколько себя помню, я всегда чтонибудь сочинял».
Приведенную выше цитату из рассказа в отредактированном, естественно,
виде вы можете найти в «Аппендиксе»; она единственный пока для меня
реальный след того рассказа, хотя в нем было и иное коечто не устаревшее
и сегодня( Сравнение же этих первых двух рассказов с необычайной
наглядностью говорит о быстроте, с которой школьник Андрей Балабуха
избавлялся от упомянутой выше прямолинейности в разработке своих замыслов.
Правда, этот школьник едва ли не с отроческих лет! регулярно
посещал компанию профессионаловфантастов, собиравшихся в те годы в
Ленинграде в клубе журнала «Звезда»(
(Через несколько лет, в шестьдесят девятом, состоялось наше очное
знакомство.
Крепкий, широкоплечий молодой человек, без намека эт(уж точно! на
нынешнее импозантное брюшко, с крупным, выразительным лицом, с
интеллигентными («парнем» не назовешь, эт(уж точно) манерами петербуржца,
причем не в первом поколении.
Уверенный в себе (до самоуверенности(), весьма общительный, со всеми и
везде знакомый, знающий едва ли не все обо всем, я многажды в дальнейшем
убеждался в совершенно неистощимой и всеадресной его любознательности и
абсолютной (хотя ныне он изволит в этом сомневаться однако ж покамест не
верю я ему!) памяти.
Разница в возрасте всего неполный десяток лет постепенно сошла
между нами на нет за эти годы, тем паче, что и в плане чисто житейском он
тоже явно «рожден был хватом». В разумном и добром, естественно, понимании(
Как мало кто из моих знакомых, умел он и посейчас умеет обжить
занимаемое пространство, устроиться с максимумом созданных им самим удобств
и я, не скрою, всегда с удовольствием селился и селюсь вместе с ним. В
Москве ли, в семьдесят шестом, в обшарпанной донельзя, но зато и просторной
комнате общежития Литинститута, на Первом Всесоюзном семинаре
писателейфантастов (о котором, странное дело, почти не вспоминают( а между
тем участниками его были и Ольга Ларионова, и Геннадий Прашкевич, и Борис
Штерн, и Виталий Бабенко. И совсем юный тогда Слава Рыбаков, и еще многие,
чьи имена сегодня на слуху у любителей фантастики; мощный был семинар
эт(уж опятьтаки точно!); в Николаеве ли, на Первых Ефремовских чтениях
восемьдесят восьмого года. В очень пожилой, но хранящей следы былой
респектабельности гостинице, где наш уютный (стараниями Андрея) двухместный
номер чаще кого бы то ни было навещал душа этих чтений Анатолий Федорович
Бритиков; или в Николаевской же глубинке, в пансионате под Коблевом, на
берегу моря, где в восемьдесят девятом во время первого (и по всему видать,
последнего) Соцкона мы хотя и бедствовали в течение нескольких дней по
причине полного отсутствия воды, но куда менее других, в том числе и самых
маститых отечественных и зарубежных фантастов, ибо по наводке Андрея же
своевременно умыкнули полнехонький трехведерный бак изпод уличной трубы
водопровода, в придачу к коему закупили оптом еще и ящик минералки; да и во
многих других местах признаюсь нам было хорошо! В том числе и
благодаря презренным сим удобствам, кои позволяли (вот ведь в чем штука!) и
чай изготовить, и кофе, и прочее иное чтобы собрать в данном (лишь
единицу времени назад пустом и неприглядном даже) пространстве уютную
компанию, за столом которой, и вновь эт(уж точно, «никто у нас не лишний»
«и старики, и молодежь», как пелось в одной популярной некогда песенке. А
раз и те, и другие какую же вам еще избрать методу общения, чтобы и
стариков порасспросить, и опыта поднабраться, и не заскучать притом?
Благодаря Андрею, его напористой общительности, успел побывать и я,
неискоренимо вследствие натуры застенчивый провинциал, у тех, кого
иначе и не застал бы. В Ленинграде у Владимира Ивановича Дмитревского,
Александра Александровича Меерова, у «Деда» Ильи Иосифовича Варшавского,
светлая всем им память( И на заседаниях знаменитой ленинградской секции
фантастической и научнохудожественной литературы, на обсуждениях рукописи
«Отеля(" братьев Стругацких, или нового тогда романа Меерова «Право
вето», или малопонятной и потому особенно привлекательной гипотезы живого
еще тогда Н.А.Козырева( А уж на квартире у Андрея (столь же, в моем
представлении, общедоступной, как и любой его или наш гостиничный «полулюкс»
или «совсем не люкс») с кем только я не перезнакомился за эти годы! В том
числе и с несколькими поколениями «молодых», каждому из которых так
хотелось да не всегда удавалось хоть чемто помочь на предстоящем
тернистом пути(
В «Маленьком полустанке в ночи» одном из четырех рассказов, спаянных
в единый блок мечтою о нераскрытых резервах человеческого организма и,
главное, мозга, выведен среди других персонажей Озол
литераторфантаст, «человек простой, необразованный».
«Я дилетант, декларирует он. В лучшем, но, увы, утерянном
значении этого слова. Ведь что такое дилетант в исконном смысле?
Противоположность специалисту. Специалист знает все в своей области и
чутьчуть в остальных; дилетант же, не имея специальных познаний ни в одной
области, имеет представление обо всех».
Хотя и утверждает Андрей Балабуха, что прототипом Озола был совершенно
конкретный человек (и я должен согласиться с этим, поскольку и сам был с тем
человеком когдато знаком), однако ж дилетант из «Полустанка(" не перестает
казаться мне автопортретом. Во всем не во всем, но по крайней мере в бурном
его стремлении обо всем иметь собственное мнение.
Впрочем, при всей ненасытножадной открытости ко всему для него новому,
есть у Андрея Балабухи сфера постоянного интереса: море. Море и все, что с
ним связано.
У моря выросший, он и сегодня с мальчишеской верностью влюблен не в
пляжное мелководье Маркизовой Лужи, разумеется, но в тот истинно великий
Мировой Океан, что покрывает две трети нашей планеты.
(На берегу другого залива Днепровского лимана размечтались
однажды, встретившись на вышеупомянутом Соцконе89, два писателяфантаста
Андрей Балабуха и Владимир Михайлов: яхту бы приобресть, да не пустяковину
какую. А настоящую. Вроде «Снарка», «Спрея» или любого из «СенМишелей»! И,
отринув всю эту суету бесконечную, отправиться бы в кругосветку, чтобы, не
слишком сибаритствуя, однако и не чересчур уж ро Алену Бомбару живя,
подвигаться неторопливо «по морям, по волнам» и с неторопливой же, как
подобает, самозабвенностью предаваться писательским своим мукам за чистым
листом бумаги. Мне, излишне заматерелому обитателю Мировой Суши, явно
постороннему в том разговоре, понятно было, конечно, что красивая сия мечта
откровенно несбыточна, что это прекрасно понимают и сомечтатели(
Но не эта ли несбыточность внутренних устремлений и побуждает романтика
естественно, при наличии необходимых потенций выплескивать на бумагу
вымечтанный и выношенный заветный мир!
Не случайно именно морю была посвящена первая повесть Андрея Балабухи
«Майский день», которая впоследствии разрослась и превратилась в роман
«Нептунова арфа».
В этом романе, кстати, можно найти и объяснение влюбленности автора в
необъятную прародину всего сущего на Земле в словах Орсона Янга: «Просто
я люблю море. Оно полигон надежды. На море мы уже научились жить так, как
подобает человеку, с тех пор, как перестали считать океан театром военных
действий и неисчерпаемой кладовой. Где больше всего международных работ,
проектов, организаций? На море. Где, случись с тобой что, на помощь придет
любой? Опять же на море. Здесь мы все просто люди, а потом уже австралийцы,
русские, японцы, американцы( Здесь мы больше всего ощущаем себя
человечеством то, чему на суше нам еще учиться и учиться. Море это
модель нашего завтра. Тень грядущего. И потому его нельзя не любить».
Цитата, быть может, и великовата, но, взятая из книги, написанной до
громогласно возвещенной Перестройки, до явления миру и впрямь своевременного
Нового Мышления, она непредвзято свидетельствует: обеспечивая широту
взглядов на человеческий наш мир, фантастика и тогда, до перестройки, была
озабочена всеми жизненно важными проблемами этого мира. И будущее этого мира
проектировала едва ли не смелее и зорче, чем многие сегодняшние
перестройщики(
И еще об одной как выясняется, весьма ныне ценной особенности
фантастики.
В эпоху застоя в разряд чудачеств и маложелательных странностей отошло
многое, что в прежние времена таковым не считалось. Благородство,
бескорыстие, доброта, гуманность, верность идеалам, мечтательность и просто
созерцательность( Все это оказалось ненужным обществу, ищущему
комфортабельной и сытой жизни далеко не для каждого члена социума, как
оказалось, вопреки лозунгам на знаменах(
Закономерной была дегероизация не только идеалов, но и литературы, их
прежде проповедовавшей.
Восторжествовав без особых усилий в унылом сером монолите основного
книжного потока, дегероизация настигла вслед за тем и литературу
приключений. Настигла и разрушила, ибо прежних ее любимцев, волевых и
деятельных, сильных и постаромодному благородных (словом, истинных Героев,
без коих какие же приключения!), заменили такие же рефлектирующие нытики,
деловитые эгоисты, обиженные судьбою «домашние философы». Под напором этих
«новых людей» наша литература не устояла, «забытовела» в массе своей
фантастика последнее прибежище романтики(
Времена, к счастью, всетаки изменились, и в качестве наипервейшей
сверхзадачи словно бы вдруг! вынырнула из прошлого потребность иметь
Человека Воспитанного. А получитьто его как? Десятилетиями дезавуируя
«заветы предков», как получить теперь работящего, сметливого,
предприимчивого и щедрого душой гражданина?
Комуто обрести новую (то бишь хорошо забытую старую) нравственность
поможет религия не потому ли и стало нынче столь гарантировано лояльным
отношение к Богу в нашем исстрадавшемся от бездуховности обществе?
Комуто да, религия, а остальным?
А для остальных (точнее бы сказать: вообще для всех и во все века
эпохи Гутенберга) уникальным учебником духовности была и остается Книга.
Вот и приходится фантастике нашей как и литературе в целом
сызнова размышлять о новом (теперь уже новейшем) герое, постарому не
обделенном элементарными человеческими добродетелями. К такому герою она
потихоньку и подвигается поначалу через «боевик», через «космическую
оперу», через «романпутешествие», через повестьсказку. Ибо и там, и там, и
там без Героя ну никак не обойтись: без него они такой же муляж, фикция,
нонсенс, как и безгеройное приключение(
Я с удовольствием восстановил в памяти ранние рассказы Андрея Балабухи.
В свете сказанного выше мне сегодня вдвойне по душе их романтичность, их
герои. Попрежнему по душе и новеллистическая неожиданность концовок,
прописанность персонажей, тщательность и даже изящество литературной
отделки, выверенная толика ироничности(
Я искренне рад, что они наконецто сложились в книгу. И еще что под
Андреевым именем появились наконец и два рассказа, первоначально по
некоторым соображениям публиковавшихся только под глубоком псевдонимом, о
чем было неизвестно даже издательству.