379 год относительного времени

11 июля 2034 года абсолютного времени

Крылья снова сделали взмах, и Аолла развернулась в холле Зала Совета Президентского Дворца на Дорне. Уже несколько часов шло предварительное голосование по поводу оказания помощи Земле. Она предварительно переговорила со многими членами Совета, знала, что у Земли почти нет шансов, и поэтому страшно нервничала. Ей было безумно жаль так бессмысленно потраченных лет своей жизни и жизней Советников на Земле. Все рушилось.

Судьба Земли решалась так рано из–за необходимости длительной подготовки при положительном решении. Через две недели (этот срок предоставлялся для дополнительного обдумывания) должно было пройти повторное голосование, после чего решение становилось окончательным и неизменным. В системе Дорна было достаточно и других проблем, чтобы по много раз заниматься Землей.

Аолла могла остаться на Дорне навсегда, ее психика, после многих лет жизни среди дорнцев уже в большой степени перестроилась и, если бы не Строггорн, Земля давно бы значила для нее намного меньше этой планеты. Здесь было все – работа, друзья, уважение.

Заседание закончилось. Аолла пыталась по цвету крыльев покидавших зал дорнцев понять, какое принято решения, но все были непроницаемо нейтральны и только один нес на своих крыльях цвет торжества. «Уш–ш–ш!", – с горечью подумала Аолла. Он сделал круг, приближаясь к ней. Обычно они избегали друг друга, но сейчас Уш–ш–ш подлетел и посмотрел на нее своими круглыми глазами, теперь совсем зелеными.

– Ты проиграла! – Он сделал еще один круг. – Через две недели все кончится, но я думаю, у тебя больше нет шансов!

– Улетай, Уш–ш–ш. – Аолла изменила цвет крыльев, сделав их почти черными. – Не желаю с тобой разговаривать.

– А напрасно. – Снова торжество в цвете крыльев. – Кто знает, может я смогу помочь? Осталось две недели, очень мало времени, если ты хочешь что–нибудь изменить, – прокричал он, удаляясь.

Аолла ждала Дорна, собираясь выяснить предварительный расклад голосов.

Он вылетел последним, с крыльями, как всегда, черного цвета, и Аолла сразу приблизилась к нему.

– Ничего нельзя сделать, – сразу сказал Дорн, не желая ее мучить неопределенностью.

– Такой большой перевес? – Она всматривалась в цветные полосы, скользящие по его крыльям.

– Слишком большой, чтобы надеяться что–либо изменить за такой короткий срок, – пояснил Дорн. – Я голосовал за помощь, но у меня только два голоса, больше, чем я лично имею, мне не отдать.

– Дорн, только откровенно. – Крылья Аоллы снова стали черными с пробегающими голубыми полосами мольбы. – Уш–ш–ш может повлиять на исход голосования? У него хватит для этого голосов? – Больше всего она боялась обмана.

– Неужели в этом случае ты готова принять его условия? – Красные пятна недоумения на черном основном цвете, расширяясь, заскользили на крыльях Дорна. – Я сейчас подсчитаю. – Он вернулся в зал Совета, застыв перед огромным экраном, на котором менялись цифры, отвечая на его вопрос. – Скорее всего хватит, он многих перетянул на свою сторону, – сказал Дорн, вернувшись.

– Мотивируя это моим безнравственным поведением? – Вопрос был бестактен, и Аолла хорошо это знала.

– Я не имею морального права это обсуждать с тобой, слишком мало мы знаем о чувствах землян. К тому же, у вас другие законы, мне объяснял Линган, хоть я не очень понял его. – Извинение в цвете крыльев: на черном маленькие желтые скользящие точки.

– Я полечу. – Аолла разворачивалась, готовясь вылететь из зала, а Дорн с грустью смотрел на ее крылья: серо–голубой цвет печали со сложным сиреневатым рисунком отчаяния.

Уш–ш–ш почувствовал ее приближение и сразу открыл проем своей огромной, четырехсотметровой сферы. Аолла не была здесь много лет, с того самого дня, как в ее мозгу была обнаружена и уничтожена другая личность, созданная Уш–ш–шем за время их совместной жизни. Она приземлилась на этиу – специальную подставку сложной формы.

– Что скажешь? – Уш–ш–ш приземлился напротив нее: в крыльях сдержанный цвет торжества.

– Ты же все знаешь, будешь пытать? – Аолла слегка расправила крылья, не взлетая.

– Хочу еще раз выслушать твои условия.

– Очень приятно, наконец, услышать это от тебя, – мягко сказал он, удивив ее. – Простые условия: ты становишься снова моей женой, как и положено, я помогаю тебе. Но главное условие – ты никогда не вернешься на Землю.

– Это невозможно. Как минимум, я должна быть на Земле в наш 409 год для помощи Советникам, – возразила Аолла. – Пойми, иначе мне бессмысленно принимать твои условия, без меня им не справиться.

Уш–ш–ш размышлял, вглядываясь в ее глаза.

– Не врешь. Хорошо, один раз я тебя отпущу. Обещай, что не будешь с ним.

– Мне будет не до этого, Уш–ш–ш, – спокойно сказала Аолла. – Отпусти еще хотя бы раз, попрощаться.

– Нет! – Он сразу взлетел. – Знаю я твои прощания! Уже один раз отпустил! – Уш–ш–ш сел, немного успокоив бег цвета на крыльях.

– Хорошо. – Не стала больше злить его Аолла. – Подробнее, твои условия?

– Сама не понимаешь? – Он уставился на нее своими, сейчас совсем голубыми, глазами. – Я хочу, чтобы еще до повторного голосования мы были вместе. Ты же обманешь иначе, земляне – лживые существа, я уже не раз в этом убеждался. Тогда я тебе помогу. Согласна?

– Хорошо. – Она бы не смотрела на него, но это было невозможно.

– До этого дня ты полетишь со мной в Каньон, и сама, добровольно снимешь свои защитные блоки. Не заставляй меня это снова делать силой, я устал от этого и хочу совсем другого. Пойми еще раз: я хочу получить нормальную жену, а не сумасшедшую калеку, ты должна вести себя хорошо и не злить меня, как ты любишь это делать. Земляне – очень упрямые создания.

– Если ты такого плохого мнения о нас, землянах, зачем тебе я? – Аолла постаралась спросить это мягко. Уш–ш–ш снова взлетел, и по его крыльям разлилась целая какофония цветов, Аолла поняла только, что он и сам не понимает свои чувства.

– Ты – моя жена, – сказал, наконец, Уш–ш–ш, выделяя каждое слово. – Я имею право распоряжаться твоей жизнью. Разве это не так?

– Я столько раз просила развод...

– Никогда. – Он снова взлетел. – Никогда! – повторил Уш–ш–ш, приземляясь. – Так ты принимаешь мои условия или будешь ставить свои? Я ждал много лет этого дня, неужели ты думаешь, я теперь откажусь, когда, наконец, ты в моих руках?

– Я согласна, Уш–ш–ш. – Она испуганно посмотрела, как он взлетел. – Только не сегодня, дай еще несколько дней...

– Опять условия! До чего лживое существо, все надеешься вывернуться!

– Нет, уже не надеюсь, – сказала Аолла совершенно спокойно. Страшная правда вдруг дошла до нее, и словно все оборвалось внутри.

Линган всматривался в существо с Дорна, плавно махавшее крыльями на огромном объемном экране. Уже много часов он пытался отговорить Аоллу от этого безумного поступка. Временами Линган испытывал желание позвать Строггорна на помощь, чтобы тот попытался переубедить ее, хотя она сразу попросила не делать этого. Аолла хотела бы видеть Лейлу. Та давно выросла и стала красивой тридцатидевятилетней женщиной, очень похожей на мать, только ее взгляд никогда не был таким жестким.

Линган отговорил Аоллу, хорошо представляя, что Лейла все равно не сможет нормально воспринимать ее в дорнском облике, и это прощание, кроме чувства неловкости, ничего не могло им дать. Когда передача закончилась, он еще долго сидел перед темным экраном, не представляя, как все это будет воспринято Строггорном и другими Советниками.

Строггорн молча выслушал Лингана. Он так давно ждал этой страшной развязки, что сначала, казалось, вообще никак не отреагировал на это, и только потом, когда мысль о невозвратной потере превратилась в реальность, почувствовал тяжелую тупую боль. Он еще закончил операцию, хотя ассистент несколько раз поглядывал на него, а потом, вспомнив, заехал к Креилу домой, чтобы сделать тому обезболивание. Строггорн действовал автоматически. Даже с закрытыми глазами он бы безошибочно нашел точки пси–входов на теле Креила, столько раз пришлось ему делать это. Они молчали, слишком много лет зная друг друга, чтобы сейчас задавать вопросы.

Когда Лейла узнала о происшедшем, то поехала к отцу. Огромная кровать в его новой большой квартире была не разобрана. Строггорн лежал на ней, одетый, с темными кругами под глазами, и никак не отреагировал на ее приход. Присев на краешек кровати, Лейла долго молча смотрела на него, но так и не решилась что–либо выяснять. Через какое–то время Строггорн встал и попросил ее уйти, сказав, что хочет отдохнуть. Лейла не спорила с ним – это всегда было бесполезно – и поехала к Креилу ван Рейну, человеку, квалификации которого она безусловно доверяла и с которым изо всех Советников, как ей казалось, можно было легче всего говорить.

– Что ты хочешь услышать от меня? – Креил сидел перед ней в кресле, набросив халат на голое тело. Лейла была одним из врачей, постоянно делающих ему обезболивание, и у них давно установились дружеские отношения.

– Я не знаю. – Она не смотрела на него. – Вы должны понять, лезть в отношения Строггорна и Аоллы я не имею никакого права, но когда–то, я слышала, Уш–ш–ш чуть не довел ее до смерти. Где гарантии, что это не повторится?

– Обязательно повторится, – спокойно сказал Креил. – Поэтому Линган несколько часов отговаривал ее.

– Неужели ничего нельзя придумать? – Лейла не могла смириться с тем, что должно было произойти.

– Можно. – Он тяжело вздохнул, – попытаться увеличить степень ее защиты.

– Почему тогда не сделать этого? – удивилась Лейла.

– Во–первых, это сможет сделать только твой отец, а мне страшно ему даже предлагать. Подобную операцию делали один раз, но человек был при этом мертв.

Лао потом рассказывал, что тело дергалось, как живое. Получим адскую боль.

Лейла, от боли люди тоже умирают, но еще чаще – сходят с ума.

– Что же это за варварская операция? – Она никогда не слышала ни о чем подобном, хотя сама была врачом. – Неужели это делали Этель?

– Ей. И это страшно, создавать другую нервную систему, – закончил Креил.

– Я читала. При этом нужно заменить обычные пси–входы на Многомерные.

– Это не самое страшное. Плохо, что в мозг придется загнать еще шесть таких пси–входов, длина каждого больше двух метров, и все это – в голову безо всякого наркоза.

– Мозг не имеет болевых рецепторов.

– Конечно, только пси–входы ставятся в определенные, а не случайные места.

Трудно сказать, какие это может вызвать ощущения, но ни за что не поверю, что приятные. Хотя, – Креил задумался, – теоретически ты права. Зондаж тоже не должен вызывать боли, а сплошь и рядом вызывает. Психика человека – тонкая вещь.

– Я поеду к Строггорну, попробую его уговорить.

– Вряд ли он согласится, ему для этого придется обзавестись щупальцами. – Креил до последнего момента не хотел говорить ей об этом.

– Зачем? – Лейла прямо подскочила в кресле.

– Иначе он не сможет оперировать. В Десятимерности нельзя использовать обычные инструменты, ты же знаешь, все становится «прозрачным».

– По–моему, и находиться там никакого удовольствия?

– Я не могу, исходи из этого, – честно сказал Креил.

– А кто может?

– Все могут, не знаю только насчет Дига и Аоллы.

– Значит все – это Линган, Лао и отец? – Лейла надолго задумалась. – Теперь я понимаю, почему ты не идешь к Строггорну.

– Он наверняка уже об этом подумал, только не решается.

Лейла застала отца все так же лежащим одетым на кровати. Было похоже, что он обманул и вовсе не собирался отдыхать, просто тактично выгнал ее.

– Зачем ты ходила к Креилу? – строго спросил Строггорн. – Мне уже не доверяешь?

– Доверяю. – Лейла всегда ощущала страх, когда он был таким.

– Дожил, собственная дочь боится!

– Я боюсь не тебя. Я боюсь за маму и того, что с ней сделает это чудовище.

– Врать ты горазда. Зачем в это лезешь? Неужели без тебя не разберемся?

– Прекрати, отец! – Лейла готова была заплакать. – Почему у тебя такой характер!

– Почему! Характер! – передразнил Строггорн, вдруг сел и с жалостью посмотрел на нее, слегка поморщившись. – Давай–давай, поплачь, мне от этого легче станет. – Он помолчал, а Лейла старалась сдержать слезы. – Глупая ты еще, маленькая, никак не вырастешь.

– Я уже взрослая женщина.

– Конечно. – Он согласно кивнул. – Вот твоя мать была взрослой в двадцать пять лет, когда мне попалась, Этель была взрослой в тридцать два, когда схлестнулась с Диггирреном, и, представь себе, не побоялась. А ты до сих пор боишься. Наша страна, с ее тепличными условиями, не способствует взрослению. Не задумывалась над этим?

– Нет. – Ее поразил этот выпад Строггорна. Всегда сложно было угадать, что он скажет.

– Правильно, поэтому меня не понимаешь. Знаешь, сколько уже плохого я сделал твоей матери за ее жизнь?

– Кое–что.

– Про костер точно кто–нибудь проболтался? – По реакции Лейлы сразу было понятно, что это так. – Очень хорошо. Аль–Ришад назвали неправильно, правильно – Страна Большого Трепа. Не понимаю, как я вас всех столько лет терплю! – Строггорн помолчал. – Открою тебе тайну, раз ты моя дочь и все равно большую часть знаешь. Костер – вовсе не самое страшное, что я сделал. Помимо этого, практически силой заставил твою мать лечь со мной в постель... Что это ты побледнела? Забыла уже, как мы любим друг друга? По моему мнению, а у меня более чем достаточный опыт в таких делах, хоть это и неприлично говорить дочери, Аолле мужчины не нужны, мы ей надоели до чертиков еще в глубоком прошлом. Это страшно, что я сейчас скажу, но иначе ты не поймешь: ее принуждали, силой, как правило, к половым сношениям, еще с одиннадцати лет. – Лейла стала совсем бледной, и Строггорн некоторое время пережидал, пока она придет в себя. – Иногда она было вынуждена делать это за деньги. А основная ее проблема как женщины в том, что Аолла слишком нам нравится. И Лингану, и мне, и Дигу... Вот Лао любит повторять, что она ему как дочь, только так ли это? Он невероятно тактичный человек, никогда и вида не подаст. Твоя мать – женщина совершенно фантастической притягательности и не только для землян, судя по всему. Уш–ш–ш уже чего только не придумывал, чтобы ее вернуть, а кончается, как обычно в ее жизни – принуждением.

– Как это страшно, отец, все, что ты говоришь. – Лейла не смотрела на него и уже грызла себя за то, что вызвала Строггорна на откровенность.

– Поэтому я и считаю, что ты еще маленькая, лезть во все это. – Он помолчал. – Я уже несколько раз жестоко оперировал ее мозг. Не могу тебе передать, как это страшно для меня. Даже давал клятву, что никогда больше не сделаю этого, и почти сразу пришлось ее нарушить, иначе твоя мать погибла бы. На Земле нет другого человека моих способностей и обычно у меня нет выбора – приходится лезть к ней в голову. – Он говорил спокойно, но был рад, что Лейла не смотрит на него. – Поставь себя на мое место. Кто–то приходит к тебе и говорит, что считает разумным истязать самого близкого тебе человека и предлагает сделать это тебе лично. Последствия непредсказуемые. Может быть, это поможет, а не исключено, что наоборот – или Аолла сойдет с ума сразу, во время операции, или потом, когда Уш–ш–ш с ней будет расправляться. А потом всю оставшуюся жизнь, я буду расплачиваться за это, думая, что зря согласился. Ну что Дорн? Аолла привыкла там жить, это для нее вторая родина, не так и страшно, если задуматься.

– Это правда, что она больше не сможет вернуться на Землю?

– Я не знаю. Один раз придется. Это меня больше всего смущает. Если Аолла не будет столько лет проходить регрессию, бог его знает, как она сможет пройти ее потом. Выбора нет, Уш–ш–ш поставил совершенно жесткое условие – отпустит только один раз, во время объединения. Мы еще подумаем, обсудим все. Я тебя очень прошу – не лезь в это. Обещаешь?

– Обещаю. Только я хотела узнать, почему ты не спросишь у нее? Мама имеет право решить сама, как ты считаешь? – Лейла подняла на отца глаза и на этот раз спокойно выдержала его взгляд.

– Это называется: переложить на нее ответственность за решение, последствия которого непредсказуемы. Нечестно так поступать. Не по–мужски.

– А отдать другому мужчине? Нечеловеку? И ничего не пытаться сделать? Я много лет знаю тебя, отец, и очень люблю. Если ты не попытаешься это сделать, все равно будешь мучаться потом. Для тебя, как бы ни кончилось, все будет плохо.

Прости, если влезла не в свое дело. – Она встала, собираясь уходить. – Больше не буду, поняла, что все ты не сможешь рассказать, слишком многое вас связывает и такого плохого... Ты прав, наверное. Мне казалось, костер – самое ужасное, что могло быть, и не понять мне, как после всего этого вы были вместе. Да я и Этель никогда не понимала, потому что, отец, не умею любить. Никогда никого не любила.

***

Ослепительный свет Десятимерного операционного зала. Аолла лежит, прикованная к Машине, Строггорн старается не попадаться ей на глаза, все готово, и Линган сидит рядом и смотрит в ее черные глаза.

***

Они едут по неровной лесной дороге: Линган – Князь впереди, весь в голубом, на огромном коне, накрытом голубым, в сияющем шлеме, закрывающем пол–лица, и прекрасная наездница сзади, в красной амазонке, и таких же перчатках на тонких руках, держащих ярко–алый повод, в высоких сапогах, плотно облегающих ноги, вставленные в стремена. Ветки скользят по сияющим шлемам, Аолла пригнулась к белой гриве коня и засмеялась, совсем тихонько. «Скоро, скоро уже», – зашептала она коню, и он, словно поняв, зашевелил ушами, плавно неся ее на себе.

Показалось открытое пространство. Взошло солнце, заливая все красными лучами, и их настиг отдаленный шум битвы. «Ты готова?" – спросил Князь, глядя в ее черные глаза, и она, переложив повод, взяла в руки меч. «Вперед!" – крикнул Князь. Кони понеслись, преодолевая преграды, и огромные гончие скользили рядом с ними, поворачивая головы с горящими глазами. Они неслись по открытому пространству, залитому желто–красным светом восходящего солнца – уже сверкание мечей совсем рядом. Они влетели в толпу на разгоряченных конях и разили, прорубаясь сквозь врага.

Впереди – в голубом, развевающемся плаще, Князь, которому не было равных в бою, гончие, грызущие ноги врагам, и лишь чуть–чуть поотстав, прекрасная наездница во всем красном, словно сама Смерть. Легкий вскрик – Аолла только мельком взглянула на рану – рукав был разорван и капала кровь, но это еще больше раззодорило ее.

Она продолжала разить, опережая удары врага, направо, налево, еще чуть–чуть вперед и вверх, и снова укол, и вскрик, и еще одна рана на руке. Бой, боль, все смешалось и так пятьдесят три раза – ровно столько было пси–входов на ее теле.

Они снова в лесу, в засаде. Аолла переводит дух, а Князь озабоченно вглядывается в ее лицо. «Все в порядке, Князь!" – хочет крикнуть она, но слышно рог, снова зовущий к бою, кони рвутся вперед, и страшная гончая в прыжке достигает ее руки, в красной перчатке, и так, на ходу, лижет ее. Раздается голос, громогласный, все сметающий на своем пути: «Мы несем смерть врагу, победа будет за нами, мы победим!" – поет Князь на старороманском языке, и она подпевает ему: «Мы победим!". Снова шум битвы, еще ближе, и кони несут их в толпу одетых в шлемы людей, и начинается бой. Князь впереди, с огромным мечом, рассекающим пополам врагов, с горящим взглядом, несущим Смерть, а рядом – Аолла, в красном сияющем шлеме. Направо, налево, враг падает, летит одинокий конь, еще, еще, ее рука не устает, враг поднимает меч, и она пропускает удар, страшный, разящий, смертельный, сносящий ей голову...

Мягкая трава под головой и бесконечная синева неба с огромными, бегущими облаками, глаза Князя, черные, пронзительные, без зрачков, совсем рядом, и в них – отражение бездонного неба. «Девочка, как ты?" – спрашивает он, и звук его голоса болью отдается в голове. «Все хорошо», – отвечает Аолла. Ей казалось – была смерть, но все хорошо, и страшная гончая лижет ей руку в красной перчатке.

Она с трудом встает, надевает сияющий шлем, и Князь подсаживает ее на коня.

Легкий ветер доносит шум битвы, кони летят вперед, налетает смерч, холодный, пронзительный, бодрящий, уносящий боль и сметающий страх. Аолла смеется, летя навстречу врагу. Пешие рассыпаются в страхе перед ее конем, а рука разит направо и налево, но вот они влетают в конницу, безмолвный враг – в латах, с закрытыми шлемами лицами. Откуда–то доносится рог, зовущий к бою. Она отвлекается, лишь на долю секунды, и страшный удар сносит ей голову... И так шесть раз...

Аолла лежит на мягкой земле, Князь в голубом шлеме смотрит ей в глаза, в его взгляде застыла боль, он ничего не спрашивает, а ее так удивляет, что снова жива. Где–то далеко слышится бой, а затем тишина. «Мы победили?» – спрашивает ее взгляд, нет сил говорить, и он кивает ей головой, слезы блестят в его глазах, и только бесконечная боль сметает все.

***

Белый свет Десятимерного операционного зала, Строггорн пристально смотрит на Лингана.

– Есть шанс, что она очнется за эти три дня? – спрашивает Линган. Ровно столько дал ей Уш–ш–ш, чтобы проститься с Землей. Строггорн пожимает плечами: он не знает, что ответить, и не желает видеть слез в глазах Лингана.

Потом долгое ожидание. Лао варит всем кофе, потихоньку сокращая время, чтобы не так долго ждать. Проходят трое суток. Линган выносит ее на руках, больше нельзя ждать. Аоллу кладут рядом с Окном. Она приходит в себя перед самым концом срока, измученная, с болью в глазах, и с ужасом смотрит на черный провал Окна. «Мы победим!" – все еще звучат слова песни в ее мозгу. Аолла, пошатываясь, встает, и Линган помогает дойти ей до Окна. Строггорн стоит в стороне, держа руки в карманах, но она и без этого знает, что с ними. «Прощайте!" – Крик доносится уже из пространства, поглотившего ее, и никто не видит, как стоят пять Грозных Советников и слезы текут по их лицам.

***

Аолла с трудом вылезла из ванны, только один раз чувствовала она себя так плохо, когда прошла регрессию всего за один день. Сейчас времени было достаточно, но после операции ее силы не восстановились, и она хорошо понимала это. Аолла внимательно осмотрела себя: ей трудно было оценить, соответствовала ли новая нервная структура, встроенная Строггорном на Земле, ее дорнскому телу и удалось ли перестроить ее при регрессии.

Уш–ш–ш, как когда–то давно, встречал ее перед камерой перехода. Он сразу понял, что она изменилась, и цвет его крыльев стал почти черным.

– В следующий раз даже не надейся уговорить меня, и не заставляй больше помогать Дорна, – зло сказал он. – Опять с тобой что–то делали на Земле, а вовсе не занимались прощанием! Лживые существа, вы когда–нибудь говорите правду?

– Уш–ш–ш, я очень устала, извини, у меня нет сил даже разговаривать с тобой, – сказала Аолла. Уш–ш–ш некоторое время летел рядом, наблюдая за вялыми взмахами ее крыльев, а потом предложил свою спину. Аолла испугалась, но он только заметил, что не является круглым идиотом и понимает, что в этом состоянии от нее никакого толка.

В конце концов она решилась, и Уш–ш–ш отнес ее домой, попрощавшись и дав сутки на отдых. До голосования оставалось всего три дня, и он прекрасно знал, что дальше оттягивать Аолла не может.

Через сутки они летели в Каньон. Аолла отдохнула и хотя по–прежнему ощущала усталость, но лететь на своих, давно ставших такими же сильными как и у других дорнцев, крыльях, могла сама. Она не торопилась, хорошо зная, что впереди ее не ждет ничего веселого. Быстро темнело, потоки теплого воздуха, выделяясь в инфракрасном свете изменчивыми столбами, поднимались вверх.

Огромное плато, без городов, медленно проплывало под ними, скрывая скользящие тени остывающей поверхности. Облака неслись, догоняя друг друга в сиренево–голубоватом холодном свечении и создавая причудливые воздушные замки.

Показался Каньон, величественный в своей красоте, объятый потоками истекающей избыточной энергии. Искры отлетали от него на большое расстояние, словно огненные мотыльки, порожденные диковинным волшебником.

Они приземлились на краю Каньона, обрывающемся бесконечной, исчезающей в темноту пропастью. Аолла скользила взглядом, удивляясь его волшебной красоте. Уш–ш–ш молчал, не мешая ее мыслям и не торопя. Он знал все наперед и не желал пугать раньше времени. Через некоторое время он взмыл вверх, сделав большой круг, и попросил Аоллу подняться в воздух. Она взлетела ему навстречу и так, сокращая круги, они приближались друг к другу. Аолла все ждала удара, но его не было.

– Напрасно ты ждешь, – вмешался в ее мысли Уш–ш–ш. – Я не собираюсь силой снимать тебе блоки, неужели ты до сих пор не понимаешь этого? Столько лет ждать, чтобы сейчас опять заставлять тебя. Зачем? – Он ждал ее ответа, но она молчала.

– Аолла, пожалуйста, сними блоки, мне сложно объяснять тебе, но у нас ты должна сделать это до того, как что–либо буду делать я. Мы находимся в воздухе, на большой высоте и есть определенные правила, как безопаснее это делать. Снимешь?

– Я постараюсь, но мне это будет сложно.

– Почему? Ты же снимала блоки для лечения?

– Это не совсем то, Уш–ш–ш, тогда тоже приходится уговаривать, в том состоянии вообще мало что понимаешь.

– А с мужчиной?

– По–разному, но нужно доверять, а у меня нет доверия к тебе.

– Опять ложь! – Он сердито взмахнул крыльями, окрасив их в сложный узор злости и сразу поднявшись на несколько десятков метров вверх и заходя на круг. – Ты же знаешь, я был у тебя в голове не один раз и хорошо знаю, что в тот раз он тебя заставил снять блоки и ты смогла сделать это первой, а ведь так же ненавидела его до этого. – Уш–ш–ш опять ждал ее возражений, но Аолла снова молчала. – Сними. – он выровнял высоту и завис в воздухе напротив, глядя своими, сейчас совсем красными, глазами. Аолла попыталась снять блоки – у нее возникло чувство, что они были впаяны в мозг. На секунду она подумала: неизвестно, что делал Строггорн с ее головой во время операции, усиливая защиту мозга. Еще одна попытка, Уш–ш–ш парит напротив, следя за ней – и снова неудача. Аолла не могла понять, почему так происходит. Вдруг на мгновение правда пронзила ее мозг. Она могла в этой жизни многое, но только сейчас не могла изменить. Это была не просто измена Строггорну, это была измена всему, что связывало ее с Землей. От бессилия ей захотелось заплакать, но на Дорне не было слез, и Уш–ш–ш только с удивлением уловил непонятные эмоции в ее мозгу. Аолла еще и еще раз пыталась снять блоки, и теперь даже он с удивлением наблюдал за ее попытками. На десятый или одиннадцатый раз Уш–ш–ш прервал молчание:

– Ты и правда не можешь их снять? – спросил он.

– Ты же видишь, мне уже больно, а все равно не получается. Господи, скорее бы все кончилось!

– Почему ты так не любишь меня?

– Не знаю, мне трудно сказать.

– Аолла, мы же знаем с тобой, что ты огромное количество раз отдавалась мужчинам без всяких чувств, хотя мне сложно понять, как это вообще могло быть. Почему не хочешь сейчас? Пойми, мне больно снова заставлять тебя.

– Тогда отпусти меня. То, что было у меня с этими мужчинами, не имеет ничего общего с чувствами. Мы же сильно отличаемся от дорнцев, у нас может быть просто физиологический акт, а может быть намного большее, как у эсперов, зависит только от отношения друг к другу.

– Скажи, ты снимала блоки только со мной и с ним?

– Да, я не могу делать это, не доверяя партнеру, и никто не может. Кто знает, как человек использует информацию, которую при этом получит?

– Понятно, очень жаль, но мне остается только сделать это силой. – Уш–ш–ш снова набрал высоту, выходя на круг, и Аолла отчетливо увидела, как энергия Каньона змейками протянулась к его телу. «Как он это делает?" – успела подумать она...

***

Аолла вошла в квартиру Строггорна. Он уже ждал ее и сейчас посмотрел на нее своими серыми глазами. От страха у нее пересохло в горле и внутри все замирало.

Сердце то колотилось как бешеное, то падало куда–то вниз. До сих пор она не понимала, как согласилась на это.

– Будешь есть? – спросил Строггорн, не спуская с нее глаз.

– У меня пропадает аппетит, когда я вижу тебя. – Она на секунду замолчала. – Как странно, мне казалось, ты присоединил соседнюю квартиру и у тебя теперь большая гостиная.

– Разве? – Он отрицательно покачал головой. – Прошу... – Строггорн показал на дверь спальни. Аолла на ватных ногах вошла в комнату, кровать была разобрана. До последней минуты она надеялась, что он блефует и не сделает этого, но сейчас вдруг отчетливо поняла, что все это серьезно.

– Мне раздеться? – спросила Аолла.

– Лучше прими душ. – Он протянул ей халат, и она ушла в ванную. Раздеваться при нем было выше ее сил. Когда Аолла вернулась, Строггорн невозмутимо сидел в кресле, без маски, которая обычно скрывала его лицо. Эмоции не отражались в его мозгу, и она подумала, что не встречала человека, который бы так мог владеть собой.

– Ложись. – Строггорн кивнул на кровать, – я сам тебя раздену, раз так.

От каждого его прикосновения Аолла вздрагивала, хотя у него были мягкие ласковые руки.

– Боишься? – уточнил Строггорн. – Это хорошо, все–таки какие–то эмоции. Я хотел попросить тебя: во–первых, расслабься, во–вторых, не нужно вспоминать прошлое, а в–третьих – постарайся не бояться. Хотя бы на час забудь обо всем. Мне бы не хотелось сделать тебе больно.

Аолла удивилась, подумав: «Куда же еще больнее», и села на кровати, вглядываясь в черное окно.

– Как сегодня все странно, и розы совсем не пахнут, а уже ночь. – Аолла увидела всполох в окне. – Не пойму, почему сразу наступил день?

...Было совершенно невозможно определить, насколько серьезно он говорит, и Аолла постаралась расслабиться, закрыв глаза.

– Не нужно закрывать глаза, – сказал Строггорн.

– Почему? – Аолла удивилась, но послушалась его. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось и она смогла уйти домой. Прошло много времени. Аолла устала сопротивляться, ей так хотелось покоя, и потихоньку, в полудреме, она перестала понимать, с кем находится.

– Так не пойдет. Ты согласилась на это на моих условиях, и я хочу, чтобы ты сняла блоки, – совершенно спокойно сказал Строггорн. На миг ей показалось, что этот человек вообще не способен ничего чувствовать.

– А как–нибудь обойтись нельзя? – простонала она.

– Неужели тебе доставит удовольствие, если я сниму их силой? – спросил он. Аолла попыталась снять блокировку, но блоки не слушались ее.

– Не пойму, почему не получается, что–то не так. – Она снова посмотрела на окно.

– Сейчас день или ночь?

– Я просил тебя снять блоки! – сказал Строггорн. Аолла посмотрела в его, сейчас совершенно синие, глаза – это так поразило ее, что она сразу села на кровати.

– Почему у тебя стали синие глаза? Разве мы в Многомерности? – Аолла нахмурилась и еще раз посмотрела в его, сейчас серые с синими полосами нарастающего гнева, глаза. – Господи, что это? – вскрикнула Аолла, в ужасе уставившись на Строггорна, и попыталась встать с кровати, совершенно отчетливо увидев, как кожа на его руках на глазах стала чернеть. Она дико закричала...

Перед Аоллой, сидящей на краю глубокой пропасти, казавшейся бесконечной в ирреальном инфракрасном свете, раскинулся во всем своем великолепии Каньон. Ее сердце колотилось, не желая успокаиваться. Уш–ш–ш сидел рядом, пристально вглядываясь своими совсем синими сейчас глазами, его крылья стали почти черными от гнева.

– Зачем? – спросила Аолла, ей хотелось плакать. Но на Дорне не было слез, и гнева у нее тоже не было – бесконечная усталость и тихая боль.

– Почему ты не сняла блоки? Поняла?

– Конечно поняла. Ты же не знаешь земных чувств и не можешь смоделировать псевдореальность достоверно.

– Ладно, теперь только одно, – обронил Уш–ш–ш.

– Будешь снимать силой? – тихо уточнила Аолла.

– Можешь предложить другой вариант?

Уш–ш–ш дал ей немного отдохнуть, а потом попросил снова подняться в воздух.

Аолла тяжело взлетела, продолжать все это у нее уже не было никаких сил.

– Только не надо больше псевдореальности, – попросила она, опасаясь, что это просто сведет ее с ума.

Уш–ш–ш сделал большой круг, набирая высоту, и Аолла снова отчетливо увидела, как потоки энергии из Каньона потянулись к его телу. На огромной скорости тень надвинулась на нее, сомкнулись блоки, увеличивая защиту, мощный удар, словно тайфун, налетел на мозг... и Аолла очнулась снова на краю Каньона, не понимая:

все уже закончилось или еще не начиналось и ее блоки выдержали пси–удар?

– Что с тобой делали на Земле, нет желания рассказать? – спокойно спросил Уш–ш–ш. – А когда они это делали, им не пришло в голову, что этим только увеличат твои мучения, потому что мне придется повысить мощность удара и, значит, будет намного больше шансов повредить твой мозг?

Аолла не ответила. Она хорошо знала, чем руководствовались Советники, проводя эту чудовищную операцию – они хотели сохранить ее земную личность. Ставка была слишком высока, чтобы думать о последствиях. Уш–ш–ш снова заставил ее подняться в воздух. Снова удар, потеря сознания на миг – и край Каньона, где она отдыхала, беспомощно сложив крылья. Аолла поняла, что он увеличивает мощность постепенно, чтобы снизить вероятность повреждения ее мозга, но это действительно увеличило ее мучения. После восьмой неудачной попытки, когда она беспомощно легла на самый край, заглянув в пропасть, мысль соскользнуть туда и покончить разом со всем пришла ей в голову, но тут же Аолла поняла, что Уш–ш–ш догонит и не даст ей погибнуть.

– Хорошо, ты слишком устала. – Он понял ее мысль. – Последняя попытка – и продолжим завтра. Я отнесу тебя домой, чтобы ты могла отдохнуть.

Аолла так устала, что сейчас даже это неопределенное обещание отдыха вызвало ее благодарность, и она почти с радостью поднялась в воздух, тяжело взмахивая крыльями и набирая высоту. Каньон искрился под ней, рассекая темноту ночи огромной извилистой змеей чудовищной расщелины на теле планеты, и Аолла в который раз удивилась его красоте.

Это слегка отвлекло, всего на миг. Глаза Уш–ш–ша, бездонные, огромные, ярко–красного цвета, налетели на нее, обрушился раскалывающий голову удар, пронзая все тело и рассекая его надвое, блоки выросли, пытаясь задержать бешеный поток избыточной энергии и защитить мозг, и почти сразу провалились, исчезая в пронзительном свете пси–лучей. Огромное НЕЧТО, не имеющее названия, вошло в нее, поглощая личность, и чувство, вмещающее в себя все земные эмоции и эмоции дорнцев, непонятные, не передаваемые никакими словами, захватило ее, втягивая в водоворот нечеловеческих переживаний. Аолла закричала – и этот крик распространился на многие километры над планетой, – а затем сложила крылья, начиная бесконечное падение.

Уш–ш–ш устремился за ней, собираясь подхватить на свою спину и прижать, когда в ее, уже почти объединенном с его психикой, мозгу, увидел комнату в сияющем свете, сидящего спиной человека и маленького земного ребенка, черными измученными глазами посмотревшего на вход и вдруг сказавшего: «Ты не чудовище, мама». Уш–ш–ш застыл в воздухе и беспомощно смотрел, как Аолла, со все возрастающей скоростью проваливается в пропасть Каньона. «Земной ребенок», – кружилось, бесконечно повторяясь, в его мозгу, и не было ни сил ни желания догнать и спасти ее.