Раздел 2.
– Хорошо, – сказал голос, – сначала скажу я. Я вокруг тебя. Я – разум
Земли. Газовая оболочка, да еще примеси, все то, что ты мысленно назвал
серой пеленой... Все это я, мое тело, мой мозг, мой разум. Если бы
атмосфера Земли имела другой состав, я бы не появился. Органических
соединений во мне нет. И все же я разумен. Я чувствую твое удивление. Ты
многого не знаешь. Я знаю больше. О мире. О себе. О планете. И умею
многое. Эти вулканы – я пробудил их, чтобы мое тело получило необходимые
для жизни соединения. Океаны – я управляю их очертаниями, чтобы
регулировать климат. Конечно, это длительный процесс, но я не тороплюсь.
Ветры, дожди, снег – только когда я захочу. Все целесообразно на этой
планете, все продуманно – и горную гряду, так поразившую тебя, воздвиг
здесь я. Тебе знакомо понятие красоты. Так вот, этот мир красив... Но мне
известен и космос. То, что ты называешь иными мирами. Я думал, что ты
оттуда. Появление белковой жизни на Земле убьет меня.
– Почему? – спросил я.
– Ты прекрасно понимаешь, почему, – сказал голос, помедлив.
Способно ли было это... существо... испытывать страх? Было ли у него
чувство самосохранения? Может, и нет, ведь прожив миллиард лет, оно могло
не думать о смерти.
Я смотрел вверх – ковш разбрасывателя уже находился в исходной
позиции. Через одиннадцать минут в пучину уйдут контейнеры, и начнутся
процессы, которые приведут к зарождению микроорганизмов, потом
одноклеточных, рыб, животных и нас – людей. Для него это будет концом.
Потому что воздух – его тело – начнет стремительно обогащаться кислородом,
который погубит его.
Он погибнет, чтобы жили мы.
– Нет – это я убью его, чтобы мы жили.
А как иначе?
– Да, все так, – сказал он.
– Сделай что–нибудь, – попросил я. Я хотел видеть не его – как
увидеть воздух? – но хотя бы следы его работы. Хотел убедиться, что не
сошел с ума.
Он понял меня.
– Смотри. Туча, которая движется к океану, повернет к берегу.
Это произошло быстро. Туча вздыбилась, вспучилась, края ее поползли
вверх, загнулись вихрями, и молнии зигзагами заколотили по камням. Я
видел, как в песке возникают черные воронки – такая была у молний Могучая
сила. И туча свернула. Понеслась в направлении берега, а между мной и
вулканами во мгле появились просветы, и солнце будто очистилось, умылось
не выпавшей на землю влагой и засияло, и опять был день. И до начала
сброса осталось восемь минут.
Я еще мог остановить сброс, это было сложно, но я мог успеть. Пусть
живет он – голос, разумная атмосфера Земли. Странный и древний разум. Ведь
это его планета, его дом. Почему люди должны начинать жизнь с убийства?
Может, поэтому были в нашем мире ужасы войн, умирающие от голода дети,
чума, косившая целые народы? Может, и Чингисхан, и Гитлер были нам как
проклятие за то, что я стою здесь неподвижно и тем убиваю? Почему я должен
решать сразу за весь мир? За два разумных мира? Почему я должен выбирать?
Мне показалось, что я схожу с ума. Стать убийцей. Совершить грех.
Первый в истории рода людского. Все начнется с меня – страдания и муки
человечества.
– И счастье его тоже, – сказал голос. – Нет высшей силы, которая
соединила бы нити наших жизней и мстила бы вам за мою гибель отныне и во
веки веков. Возьми себя в руки. Есть два разума – я и вы. И одна среда
обитания – Земля. И нужно решать.
Почему я медлю – выбор так ясен. Люди со всеми их пороками – это
люди, это Игорек, это Лида, это Рагозин с его идеями и это я сам.
Две минуты до сброса.
Сейчас я был – все люди. И мог сколько угодно твердить, что не готов
принимать таких решений, что это жестоко... Но я должен был решать.
Я не говорил ничего, но знал, что решил. Я хотел сказать ему, что он
создал прекрасный мир, и что в этом изумительном мире есть... будет
мальчик, которому нельзя не жить. И женщина, без которой этот мальчик жить
не сможет. И ради них... И других тоже...
Ковш раскрылся, и контейнеры полетели в пучину океана, сверкая на
солнце оранжевыми гранями. Они погружались, и оболочка сразу начала
растворяться, и триллионы активных микроорганизмов устремились в темноту
воды, и этот миг отделил в истории Земли пустоту от жизни. Одну жизнь – от
другой.
Но я все равно слышал голос. Я слышу его все время. И сейчас тоже. Я
прислушивался к нему, когда удивленные Мережницкий с Манухиным
расспрашивали меня о причине преждевременного возвращения. Я слышал его,
когда равнодушно докладывал о выполнении задания. Я слышал его, когда
молчал о том, что он был. Приборы ничего не показали, как не показали
ничего при забросе Манухина.
Голос приказывал мне молчать. Он и я – мы оба не хотели, чтобы люди
знали о том, как они начали жить. Люди не виноваты.
Я слышу голос, стоя на балконе. Он говорил со мной о вечности
Вселенной, об иерархии разумов. Он говорил постоянно – даже во сне я слышу
его. Я больше не могу молчать. Голос рвется из меня, и я понимаю, что
скоро у меня не хватит сил и я начну говорить. Я не должен говорить.
Никогда.
