Привет, Андромаха!
В патруле времени (зман–патруле, как мы его называли) я прослужил три
современных года и около двадцати пяти своих, биологических, и, честно
говоря, мне стало это надоедать. Конечно, служба была почетна, интересна,
иногда даже просто интригующа, но согласитесь, очень неприятно,
возвращаясь с задания, ощущать себя постаревшим на полный срок – от месяца
до полугода, в зависимости от обстоятельств, – в то время как в реальности
прошли всего десять–двадцать секунд, ровно столько, сколько нужно
оператору, чтобы нажать на клавишу пуска, проверить контрольный отсчет и
вернуть зман–капсулу в исходную позицию. Я знаю, что кое–кто из
зман–патрульных повредился в уме от такой работенки – отправляешься на
задание, полгода ищешь в каком–нибудь XVI или Х веке скрывшегося там
террориста, спишь в навозе и ходишь, будто оборванец, а потом
возвращаешься, а жена говорит тебе, как ни в чем не бывало: «Ты почему,
милый, опоздал сегодня с работы на полчаса? Ты что, завел себе любовницу?»
А от тебя, между прочим, пахнет не дорогими духами, а лошадиным потом.
Поневоле свихнешься.
Я–то сохранил бодрость духа и тела, но потому лишь, что не имел в те годы
не только жены, но даже подруги сердца. В конце концов, как я уже сказал,
все заканчивается, как, впрочем, все имеет и начало. Когда меня спрашивают
любопытные, почему я все–таки оставил службу в патруле и перешел в
звездные рейнджеры, обычно я отвечаю: «Наскучило! Все одно и то же». На
самом деле это не совсем так. Просто случилось то, что всегда когда–нибудь
случается с мужчинами, даже такими закоренелыми холостяками, как я.
Я влюбился. Хорошо, если бы в женщину из плоти и крови. Сложность была в
том, что влюбился я в богиню. Точнее говоря – в мраморного идола.
Произошло это так.
Изображение господина Бецалеля, моего непосредственного начальника в
зман–патруле «Фроманталь», призвало как–то меня под свои светлые очи и
потребовало:
– Новое задание: обнаружить и обезвредить Тито ди Абруццо,
зман–диверсанта, наемника и негодяя. Согласно агентурным данным, его
видели на празднике богини Афины неподалеку от Салоник в шестьдесят пятом
году до новой эры. Вот вам фотография Абруццо, отправляйтесь.
Обычно я получал именно такие задания: точные и неопределенные в равной
степени. Точно – кого нужно убрать и очень неопределенно – как и когда это
сделать. На мое усмотрение.
Я отправился в Древнюю Грецию с легким предчувствием того, что новое
задание окажется не таким простым, каким выглядело вначале. Зман–капсула
выбросила меня в реальность на каком–то холме, вдали виднелось море, а
между мной и берегом вилась тропинка, по которой я и спустился навстречу
собственной судьбе. На краю оливковой рощи, тянувшейся вдоль берега на
некотором отдалении от прибоя, стояло человек сто – типичные древние
греки, здоровенные мужики в туниках с привязанными к поясу мечами самой
разной длины; за одним типом совершенно зверского вида меч волочился,
царапая острием землю.
Должен сказать, что и у меня вид был в тот момент не лучше – тунику и меч
подобрал мне Иосиф Дар, большой знаток древнего эллинизма. Я подошел, и
меня встретили как своего – радостным ржанием.
– Ты принес жертву, незнакомец? – спросил меня толстячок, выглядевший в
этой компании белой вороной и потому наверняка бывший ее предводителем.
– Принес, – нагло объявил я и вытащил из–под туники тушку кролика,
клонированного в лаборатории зман–патруля. Одновременно я напряженно
всматривался в лица мужчин, выискивая среди них одно, лицо
негодяя–диверсанта Абруццо.
Два события произошли одновременно: я увидел нужного мне человека, но
стоял он в непосредственной близости от статуи богини Афины, и потому
взгляд мой вынужден был скользнуть и по этому женскому лицу, и по этой
женской фигуре...
Я понял, что больше мне ничего на свете не нужно для полного счастья.
Вам знакомо это ощущение – влюбленность в холодный мрамор? Причем,
заметьте, я вовсе не был скульптором по имени Пигмалион, и мой творческий
дар не мог вдохнуть в эту статую никаких жизненных сил. Но я был
зман–патрульным, и я мог сделать другое. Да, мог, но только после
выполнения боевого задания, ибо, как вы понимаете, долг – превыше всего.
Я приблизился к статуе, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с
Абруццо, тушку кролика я держал в левой руке, а правую запустил под
тунику, доставая парализатор. Но ведь и наемник был не лыком шит, в
комплекте его снаряжения наверняка имелось устройство для обнаружения
всяких там пришельцев из времени. Как бы то ни было, не успел я подойти к
Абруццо на нужное для захвата расстояние, как негодяй завопил
«Самозванец!" и бросился на меня с очевидным намерением сбить с ног.
То, что происходило на поляне в течение последующих десяти минут, можно
охарактеризовать единственным словом: «свалка». Все колотили всех, и
больше всего досталось, по–моему, тушке кролика, которая, когда все
успокоилось, оказалась разорванной на два десятка неравных частей и в
качестве жертвы великой богине была, конечно, непригодна.
А у моих ног лежали два тела, туго стянутых бечевой. Одно тело
принадлежало негодяю Абруццо, оно выгибалось дугой и страшно ругалось на
ливийском диалекте итальянского. А вторым телом был тот самый древний
грек, который при моем появлении спрашивал, принес ли я жертву. Можно было
смело утверждать теперь, что таки да, принес, причем невинной жертвой
оказался он сам.
Остальные мужчины столпились вокруг нас, мечи уже вновь заняли положенные
им места за поясом, а взгляды были направлены на меня с тем уважением,
которое бывает вызвано безудержной храбростью и немыслимой физической
силой. Они–то не знали, что сила была не моей, а храбрость – точно
рассчитанной и отработанной месяцами тренировок в спецлагерях.
В тот момент меня, однако, не занимали ни эти очень древние греки, ни даже
плененный негодяй Абруццо. Я протянул руку к статуе и спросил:
– Кто?
Согласитесь, вопрос был задан коротко и точно: я хотел знать, какая именно
женщина позировала скульптору, когда он ваял это чудесное произведение.
Однако меня никто не понял правильно, ответ, прозвучавший коротким
выстрелом из полусотни глоток, был:
– Афина!
– Понимаю, что Афина, – буркнул я. – Не дурак. Я спрашиваю: чей земной лик
послужил... э–э... прототипом для изображения?
Мужчины переглянулись. В иное время они непременно послали бы меня
искупаться в море, применив для этого меры физического воздействия. Но
сейчас я был победителем, и нужно было отвечать. Толстый предводитель, так
и лежавший связанным у моих ног, сказал тонким голосом:
– Андромаха из Салоник, жена бондаря Диомеда.
– Очень приятно, – улыбнулся я. – Счастливо оставаться!
Я взвалил на плечо тело негодяя Абруццо, все еще извивавшееся подобно ужу,
и понес к зман–капсуле, скрытой на вершине холма. Никто не пошевелился –
кажется, меня приняли за одного из богов, явившегося на Землю, чтобы
самому выбрать себе жертву.
Отправить преступника в ХХI век было делом секунды. Абруццо исчез вместе с
капсулой, а я остался. Согласитесь, у меня было на это полное право:
задание я выполнил, все остальное – мое дело.
Никогда в жизни я не ощущал такого душевного подъема, как в тот момент,
когда входил в Салоники по старой раздолбанной дороге мимо колонн,
которые, должно быть, символизировали единение человечества с небесными
силами.
– Эй, – спросил я у мальчишки, игравшего в пыли, – где здесь дом бондаря
Диомеда?
– Там, – махнул рукой мальчишка, показывая то ли на противоположный край
города, то ли вообще на небо. – Только его сейчас нет дома, наши воины
приносят жертву богине Афине.
– Ага, – сказал я глубокомысленно. Значит, Диомед тоже был на поляне и
слышал мой вопрос, равно как и ответ предводителя. А может, он и был тем
самым предводителем, почему нет?
Я не стал углубляться в эту проблему – судя по всему, Андромаха была
сейчас дома одна, и мне следовало проявить оперативность, пока противник
не вернулся защищать свой тыл. Я припустил по улице, думая о том, что
скульпторы любят приукрашивать свои творения, и что мне делать, если
Андромаха окажется вовсе не юной женщиной, а бабой средних лет с выводком
детей?
Это была бы катастрофа.
Во двор Диомеда я влетел, как поэт на крыльях Пегаса. Первое, что я
отметил: тишина. Не было слышно детского крика, никто не бегал по двору и
не гонял кур. Кур, впрочем, не было тоже.
Дом был небольшим, что–то вроде виллы, какие нынче в Герцлии сдают в наем
иностранным рабочим по самым бросовым ценам. Я не успел постучать в дверь,
она открылась сама, и на пороге возникла женщина.
Богиня Афина. Идол, созданный самой природой. Живая Андромаха оказалась
еще прекраснее, чем мраморная. Все–таки скульптор не сумел правильно
передать все пропорции. Я тоже не сумею их передать, описывая то, что
описанию не поддается.
– Господи, – сказала живая Андромаха, жена бондаря Диомеда, – Шекет,
наконец–то! Ты что, не мог прийти раньше?
Вы можете представить мое состояние? Столбняк – это слишком мягкое слово.
Андромаха подошла ко мне влотную, протянула руку и вытащила у меня из–под
туники шарик зман–передатчика, прилепленный скотчем. Поднеся передатчик ко
рту, она сказала:
– Агент Далия Гринфельд докладывает. Нахожусь в Салониках, спасена
сотрудником зман–патруля Ионой Шекетом.
– Далия, – только и смог прошептать я прежде, чем грохнуться в обморок.
Домой, в 2069 год, мы вернулись вдвоем. Вернулись, естественно, ровно в ту
же минуту, в которую я отправился в Древнюю Грецию три часа назад по моему
личному времени. Далия успела только сообщить мне, что, выполняя задание
(я так и не узнал, какое – в зман–патруле подобные вопросы просто
неприличны), потеряла капсулу и оборудование, вынуждена была остаться в
Салониках и для прикрытия даже выйти замуж за самого уважаемого в городе
человека. Но она всегда знала, что в один прекрасный день на горизонте
появится алый парус... То есть, во двор войдет зман–патрульный, и она, как
честная женщина, отдаст ему всю свою любовь, как тот джинн, который обещал
то же самое, сидя на дне бутылки.
– Разве ты меня знала? – спросил я Далию на второй день после свадьбы. –
Ты меня видела раньше? Ты успела меня полюбить?
– Господи, Иона, – засмеялась жена. – Ты совсем потерял голову! Ты что,
забыл, что имя у тебя было написано на лбу темпоральными красками? Никто
не мог его видеть, но я–то, я–то тоже патрульная, я просто прочитала, как
тебя зовут, когда ты вошел во двор!
Я даже сплюнул с досады. Верь после этого женщинам. И полагайся после
этого на собственную память.
