Глава тринадцатая
Шар выстрелил, и щупальце прошло сквозь непроницаемую для меня преграду. Я
вновь ощущал свое тело, и это ощущение стало сродни оргазму жаркая волна
поднялась от пяток к голове, мне показалось, что клетки воспламенились,
начали лопаться сосуды, и кровь разлилась внутри. Одновременно я ощущал
холод в кончиках пальцев, и разница температур создала никогда не
испытанное ощущение я был и меня не было, я был материален, и я весь был
дух, идея.
Я не стал сопротивляться напротив, я расслабился, как делал это в
прошлой жизни после тяжелого и бесплодного рабочего дня, когда носишься по
всей Москве, говоришь со свидетелями и в результате возвращаешься домой,
не имея в активе ничего, кроме головной боли. Валишься на диван в
гостиной, в руке банка пива с охладителем, в мыслях вакуум...
Не знаю, о чем думал Фай, но в тот момент, когда, освободив свое тело и
мысли, я впустил щупальце, закрылся и начал расправу с не ожидавшим этого
противником, мне послышался вскрик и слова, отчетливо произнесенные
бесплотным голосом: «Не убий!»
Вот уж действительно своевременное пожелание! Каждая клетка моего тела
впитала часть энергии щупальца, и я понял, что со мной произошло бы, если
бы инстинкт не подсказал мне правильную реакцию на опасность. Ментальная
энергия созданного Фаем монстра черпалась из движения одной из планет в
системе, названия которой я не успел разобрать. Планета начала падать по
спирали на светило и, должно быть, в конце концов, сгорела в его пламени.
А механическая энергия движения превратилась в энергию мысли, способную
взаимодействовать с ментальной энергией любого другого мозга и, в свою
очередь, превращать ее в тепло. Я бы стал факелом и испарился на глазах
Даэны...
Если бы в тот миг я мог чтото с чемто сравнивать, то больше всего
случившееся напомнило бы мне дуэль, когда один из противников поднимает
пистолет и производит выстрел, а второй, мгновенно уловив, по какой
траектории полетит пуля, делает шаг в сторону и спокойно стреляет сам.
Я выстрелил.
Энергии щупальца, ставшей моим трофеем, было более чем достаточно для
того, чтобы сделать несколько шагов вперед, не обращая больше внимания на
поставленный передо мной барьер. Энергии оказалось даже слишком много, я
боялся, что спалю холм, и все, что на нем росло, моей Даэне я тоже мог
доставить неприятности и я вернул часть энергии той планете, ей больше
не грозило падение на светило, хотя орбита и не вернулась к прежней форме.
Шар подпрыгнул и повис в воздухе. Второе щупальце возникло и метнулось
вперед, но сейчас я чувствовал свою силу и готов был сокрушить любого
противника. Я даже не стал укрывать свое сознание от чужого влияния. В тот
момент, когда кончик щупальца коснулся моего лба, я отразил его энергию,
как отражает свет хорошее зеркало, и щупальце сжалось, метнулось в сторону
и сгинуло материя обратилась в мысль, а мысль рассеялась в пространстве,
я успел уловить лишь ее тень, раскинувшуюся над холмом подобно крыльям
гигантской бабочки: «Не убий!»
Похоже, что это была единственная мысль, которую хотел навязать мне шар.
Мне казалось странным, что противник пытался так энергично внушить мне
идею, которая и без того была очевидна.
Не убий закон природы, такой же всеобщий, как закон сохранения энергии.
Энергия может переходить из материальных форм в духовные и обратно, как и
жизнь, чтото теряющая в материальном мире и обретающая в мире идей. Убить
невозможно, можно только изменить.
Я сделал шаг навстречу третьему щупальцу, почерпнувшему энергию большого
шарового звездного скопления. Ни впитать, ни отразить столько энергии я не
мог не стал и пытаться. Отчаяния я тоже не испытывал. Чувства? Их не
осталось. Мысли? Я не знал, что это такое. Ощущения? Во всей Вселенной
остался только жар. Атомная топка.
Я так не хотел умирать здесь...
И неожиданно все исчезло. Я стоял на склоне холма, покачиваясь, потому что
ноги казались ватными, в двух шагах от меня стояла на коленях Даэна, она
была обнажена, наряд из мыслей рассыпался трухой и впитался почвой, а дом
у подножия наш дом! выглядел грудой щебня, а может, и это были чьито
разрушенные мысли, не дом, а идея дома, вернувшаяся в свою нематериальную
форму...
Я сделал шаг, ноги подогнулись, я уткнулся носом в плечо Даэны, взял ее
руки в свои и сказал единственное, что сейчас составляло мою суть,
наполненную частью той энергии, которую мне удалось отразить:
Не убий...
Да, сказала Даэна, она плакала, и это действительно были слезы, а не
мысли о слезах, и ей действительно было очень плохо, потому что она сейчас
убила, и ей было страшно.
Не понимаю, прошептал я и припал губами к губам Даэны, и тогда только
понял, что произошло на этом холме несколько секунд назад.
Ученый полагал, что действует наверняка. Он не хотел меня убивать да и
не мог этого сделать. Но считая меня опасным для мира, он полагал, что
сможет рассеять мою личность, как рассеивается утренний туман атомы
влаги ведь не перестают существовать, и атомы воздуха не исчезают, если
рассеять атмосферу в вакууме космоса. Но рассеянный туман не опасен для
пешехода, идущего по горной тропе. И воздухом, рассеянным в космосе, уже
невозможно дышать.
А то, что я исчезну как личность и стану частью природы не убийство?
Нет, поскольку я смогу думать, наблюдать, делать выводы жить, не умея
влиять...
Возможно, Фай или Минозис не считали такое существование смертью я думал
иначе.
И Даэна думала так же. Этого оказалось достаточно.
Сам я не справился бы с третьим щупальцем я еще слишком мало знал об
этом мире, а Даэна знала, она стояла между мной и шаром ниже по склону,
и энергия текла в ее сторону, нужно было только ускорить это течение, а
для этого обратить в энергию притяжения всю ментальную энергию
собственной личности, всю свою любовь...
Всю свою любовь... прошептал я, оторвавшись от губ Даэны и поняв
наконец, что поцелуй ее был холоден, взгляд пуст, а щеки сухи.
Я поднял Даэну с колен и поднялся сам. Женщина стояла подобно кукле и не
понимала, что с ней происходит. Она знала меня. Она знала, что ждала меня.
Знала, что спасла меня от какойто опасности. Но не знала зачем. Не
знала как это сделала. И что означает слово «любовь», она не знала тоже.
Не убий.
Даэна убила свою любовь, чтобы спасти мне жизнь.
Я поднял руки и погрозил кулаками невидимому противнику мне все равно,
кто это был: Фай или Минозис, или оба, или весь мир. Я готов был убить
любого, даже если в этом мире отрицание убийства было законом природы.
Даэна отвернулась от меня, бросила взгляд на сгоревший дом, прерывисто
вздохнула и медленно пошла вниз по склону. Я пошел следом, но женщина, не
оборачиваясь, сделала отстраняющий жест, будто кошку отшвырнула с дороги,
и я остановился.
Я люблю тебя... сказал я, надеясь словами возбудить в Даэне если не
чувство, отданное мне целиком, то хотя бы воспоминание о нем.
Я люблю тебя, отозвалось эхом, и слова вернулись ко мне, не будучи
восприняты никем в этом мире. Я не желал принимать их обратно, и мое
признание в любви осталось блуждать между вершиной холма и его подножием,
будто мечущаяся в клетке птица.
Я люблю тебя... Я люб... те...
Все стихло мне показалось, что навсегда.
Даэна стояла, уронив безнадежно руки, у развалин своего дома, а потом
опустилась на колени и принялась собирать эту труху, и втирать себе в
плечи, будто крем от загара; то, что составляло суть дома, впитывалось
быстро, оставляя на коже розовые пятна, а то, что было в доме наносным и
ненужным, шелухой падало на траву и впитывалось почвой. Я стоял и смотрел,
и через несколько минут от дома ничего не осталось даже идеи.
Дома не было и у меня, и я сказал:
Зачем? Отдав любовь, ты только отдалила конец. Вместе мы, возможно,
смогли бы...
Даэна не ответила. Разве она спасла меня? Нет только предоставила
отсрочку. Сколько времени нужно Ученому, чтобы придумать другой способ
справиться со мной? Минута? Час? Год?
В этом мире больше не было никого, кто мог бы помочь мне. Ормузда, своего
Учителя, я убил. Антарм, мой соглядатай, исчез. Я обнял Даэну, она не
сопротивлялась, но я не мог обмануться ей было все равно.
Даэна, сказал я. Любимая моя, мы всегда будем вместе, слышишь?
Всегда и везде. Мы будем вместе, и все вернется.
Вернется? Что? То, чего еще не было?
Даэна легко высвободилась из моих объятий и тихо пошла кудато мимо
низкорослых деревьев, больше похожих на кусты, кучно стоявших у подножия
холма. Я догнал ее и пошел рядом.
Даэна, сказал я минуту спустя, Минозис хотел, чтобы я покинул Землю.
Я остался, и тогда он отнял тебя. Может быть, мне действительно уйти? И
тогда... тогда ты станешь собой?
Может быть. Впрочем, я не мог выполнить требование Ученого, даже признав
свое перед ним поражение. Покинуть Землю как? Какими транспортными
средствами пользовались для межпланетных перелетов в этом мире? Какими
законами природы? Где искать космодром, если он вообще существует? И нужно
ли покупать билет?
Кстати, есть ли здесь деньги? До сих пор мне не приходилось сталкиваться с
этой проблемой: все необходимое для жизни жилье, еду, воду я, как и
все, создавал сам в собственном воображении, и закон сохранения действовал
безотказно, энергия воображения переходила в энергию вещества, и я получал
хлеб и воду, и даже любимый кофе «Элит». Я понимал, что мог и вовсе
обходиться без пищи, прямо преобразуя духовную энергию в созидательную
энергию материи. Старые привычки заставляли меня цепляться за былые
условности. И не только меня вот в чем парадокс! Разве Ормузд не
создавал себе время от времени пирожка с повидлом? Это не казалось ему
странным, и значит, не связывалось в его сознании с памятью о прошлой
жизни.
Извини, сказала Даэна голосом равнодушным, как лежавший на дороге
камень. Не иди за мной больше, хорошо?
Она так и не обернулась в мою сторону. Ускорила шаги и через минуту
скрылась за деревьями. Мне показалось, а может, это произошло на самом
деле, что деревья, пропустив жещину, склонили кроны, преграждая мне путь.
Я стоял в высокой траве, но ощущение было таким, будто я лежу, и травинки
касаются моих щек, а из глаз текут слезы, содержанием которых была не соль
жидкости, а соль моей ушедшей любви.
Я лежал, прижавшись щекой к жесткой траве, и я стоял в чистом поле, и шел
к лесу тоже я, а еще я летел в это время над полями на высоте птичьего
полета, и все это происходило одновременно. Чувства, а не разум подсказали
мне, что среди четырех ощущений я должен выбрать одно. Одно и правильное.
Я, летевший над землей, увидел сверху, как Даэна блуждает среди деревьев и
тоже не может выбрать свою дорогу. Я, стоявший на холме, увидел, как над
западным горизонтом, куда медленно падало солнце, возник еще один шар и
поплыл ко мне. И еще я, лежавший в траве и плакавший слезами памяти,
видел, как мое прошлое, все, что было мне дорого, впитывалось почвой и
уходило в мир.
Выбор, как я подумал в тот момент, был ясен иного выбора я сделать не
мог.
Я поднялся еще выше и только тогда удивился тому, как удается мне
держаться в воздухе, став то ли Ариэлем из старого беляевского романа, то
ли Друдом из еще более старого романа Грина я читал обе эти книги в
детстве, когда еще не забыл, какое это удовольствие держать в руках
пластиковую книгу. Я помнил Ариэля и знал, что летать невозможно.
Подняться в воздух может дух, воображение, но я оставался собой, я видел
себя: руки, распростертые в воздухе, и ноги, которые я поджал, чтобы
повернуться вокруг оси и направить движение прочь от шара, парившего в
двухтрех километрах от меня и, похоже, не одобрявшего мой выбор.
Впрочем, чего тут было не понимать, если на то пошло? Энергия переходит из
нематериальной формы в материальную и наоборот. Полная энергия
сохраняется. Теряя чтото в своей духовной, нематериальной сути, неизбежно
приобретаешь физическую энергию, которая, вообще говоря, может оказаться
любой. Кинетической энергией движения, например, или потенциальной
энергией поля тяжести.
Я лежал в поле тяжести Земли, на одной из бесчисленных поверхностей,
которые в физике, кажется, назывались эквипотенциальными. Я заскользил по
наклонной плоскости, отбирая энергию тяжести небольшим порциям и
преобразуя ее в кинетическую энергию полета. Вперед... Вперед...
Я летел все быстрее. Лишь однажды я оглянулся, запоминая: Даэна, вышедшая
на поляну, осыпанную солнечными лучами, будто яркозелеными стеблями, и
шар, висевший над деревьями и будто раздумывавший над тем, что ему делать.
Шар не проявлял агрессивности, но в любой момент мог стать врагом, и если
в первом бою меня спасла любовь Даэны, то чья любовь или чье иное сильное
чувство могли спасти меня теперь?
Сколько продолжалось мое скольжение с высоты? Десять минут? Час? Солнце,
казалось, стояло на одной высоте, решив дождаться моего приземления и лишь
затем продолжить свой путь к горизонту. Поняв, что в следующую секунду я
коснусь земли, и вытянув ноги, чтобы не упасть, я обнаружил себя не в
лесу, не на поляне, а в месте, которое мне было совершенно не знакомо.
Площадка, покрытая упругим веществом, и множество плоских дисков вокруг
от полуметра в диаметре до огромных десятиметровых махин. Вблизи диски
были похожи на древесные пни, отличаясь от них разве что цветом,
иссинячерным, не ассоциировавшимся в сознании с зелеными насаждениями.
Солнце устремилось к горизонту с такой скоростью, будто желало наверстать
упущенное время. Темнота должна была упасть с минуты на минуту, и в
воздухе вовсе не носились идеи, ухватив которые я мог бы понять, где
оказался и что теперь нужно делать.
Я сделал несколько шагов в сторону ближайшего ко мне диска, дрожавшего в
нетерпении, будто резвый конь в ожидании всадника. Возникшее в мыслях
сравнение вовсе не показалось мне неуместным и породило другую ассоциацию,
точнее, воспоминание.
Когда мне было семь лет и родители были еще живы, отец повел меня в
зоопарк. Московский зоопарк вообще странное место, где не всегда
понимаешь, кто на кого пришел смотреть: люди на зверей или звери на
посетителей. Многие животные здесь были либо генетическими конструктами,
либо дефектными клонами. Мы направились к вольерам с тиграми, подошли к
барьеру, и я в смятении отступил, потому что тигр (а может, это была
тигрица?) стоял, положив передние лапы на бетонную перекладину, и смотрел
мне в глаза абсолютно разумным взглядом. Не нужно было быть ни телепатом,
ни знатоком звериной психологии, чтобы понять, что хотел сказать этот
уссурийский красавец. Даже мне в мои семь лет и при отсутствии опыта
общения с хищниками было ясно: животное любило меня не так, как любит
человека собака или кошка, а так, как меня могла любить только мама. Во
взгляде было столько чисто человеческой теплоты, участия, желания
приласкать и накормить сладкой кашей, что я невольно поднял ногу, чтобы
перепрыгнуть через протянутую низко над землей нить заградительного
кабеля, и если бы не железная хватка отца, вцепившегося изо всех сил в мою
курточку, в следующее мгновение случилось бы непоправимое. Мне не грозила
гибель в тигриной пасти, но электрический разряд поразил бы меня
наверняка...
Я остановился метрах в трех от диска, манившего меня так же, как манила к
себе тигрица. Я заставил себя остановиться. Я заставил себя перевести
взгляд в темневшее небо. Я заставил себя думать о тигрице из зоопарка, а
не о том, как я сейчас вскарабкаюсь на дрожащий в нетерпении диск, и
тогда...
Что тогда?
Я не сделаю того, что вы от меня хотите, сказал я вслух.
К кому я обращался? К Минозису? К Фаю? Или к природе, чьи законы сейчас
проявляли себя?
Между облаками, безжизненно висевшими в зените, возник блестевший в
солнечных закатных лучах шар, пикировавший на меня так же, как совсем
недавно пикировала на нас с Виктором патрульная полицейская машина. Шар
излучал единственную концентрированную мысль: «Вперед! На корабль!»
Что ж, теперь это стало понятным. Черный цилиндр был космическим кораблем,
предоставленным в мое распоряжение, чтобы покинуть Землю. Значит, я
находился на космодроме. Значит, мой полет был ничем иным, как выполнением
приказа Ученого? Значит, и Даэну я оставил одну, выполняя чужой приказ и
даже не задумавшись о том, что совершаю преступление?
Но ведь ни Минозис, ни Фай не были свободны в выборе поступков. Если
законы морали это объективные природные законы, связавшие духовную суть
человека с его физической, материальной природой, то Ученые не могли эти
законы преступить. Не могли даже подумать о том, что это возможно.
Значит, оставлять любовь морально? Если следовать законам природы этого
мира да, потому что... Без «потому что»! Разве я спрашивал себя
когданибудь, почему притягиваются разноименные заряды? Таков закон
природы закон Кулона. Человек начинает спрашивать «почему это так?",
когда речь заходит о законах общества. Кажется, что спросив, а потом
ответив, получаешь возможность изменить. Сделать лучше.
А если все предопределено?
Но тогда... Тогда и гибель Ормузда была предопределена законами природы, а
не моим желанием. Я убил Учителя по элементарной причине: природные законы
вошли в конфликт с моими внутренними законами, перешдешими в этот мир
вместе с сохранившимися воспоминаниями.
Мог ли я заставить себя поступить вопреки силам природы? Расправиться с
пикировавшим на меня ослепительным шаром, пользуясь оружием, которое я еще
ни разу не применял сознательно, будучи в здравом уме и твердой памяти?
Я протянул руку к шару и, хотя расстояние между нами все еще измерялось
сотнями метров, коснулся ладонью его холодной поверхности. Меня это
удивило я думал, что шар окажется раскаленным, как звезда. Впрочем,
удивление мгновенно сменилось пониманием: шар и должен был быть холодным,
поскольку не было в нем никаких духовных сущностей, способных создавать
физическое тепло. Это было орудие убийства, и оно обязано было оставаться
холодным.
Чтото зашипело в воздухе, будто масло на горячей сковороде, и свечение
исчезло. Я отдернул руку. В небе над моей головой расплывался в темном
небе светлозеленый отпечаток ладони.
Шар исчез, и я был свободен.
Я стоял среди готовых к полету космических аппаратов, принцип действия
которых меня не интересовал, и впервые за время своей новой жизни ощущал
полное и безмерное спокойствие. Неожиданно упавшая ночь была прекрасна.
Звезды одаривали меня светом любви. Стоявшие вдали деревья радостно
шелестели кронами. А черный цилиндр настолько слился с ночным мраком, что
я перестал его видеть. Да и не хотел. Может, его и не было вовсе. Никогда.
Нет ничего ужаснее эйфории победителя. Я понял это очень скоро.