* * *
Мессия вошел в студию, Людмила шла за ним, и ее пропустили. Студия
была новой и оборудованной по последнему слову телевизионной техники в
течение последних двух месяцев. Ничто не мешало Мессии обращаться к людям,
присутствие операторов – в том числе. Операторы и режиссер находились за
прозрачной перегородкой, камера перемещалась сигналами с пульта, при
желании Мессия и вовсе мог отгородиться от посторонних взглядов, опустив
белые пластиковые шторы.
Он так и сделал, оставшись с Людмилой вдвоем. Ему было все равно, что
подумают там, в операторской, да и на всей планете – не то, чтобы Илью
Давидовича не интересовало мнение так называемой толпы, просто это мнение,
высказанное или затаенное, ровно ничего не могло изменить ни в его
мироощущении, ни в его желаниях, ни в тех поступках, которые он готов был
совершить. Сам не отдавая себе в том отчета, Илья Давидович стал за
прошедшие полгода другим человеком – вот уж действительно, бытие
определяет сознание, а бытие Мессии имело мало общего с бытием простого
ешиботника.
– Ты сядь здесь, – сказал Илья Давидович, показывая Людмиле на
жесткий стул, стоявший вне поля зрения телекамеры. – Я хочу видеть твое
лицо, когда начну говорить.
Людмила села на стул, чуть передвинув его к стене – яркая лампа
светила в глаза, а она хотела видеть выражение лица Мессии.
Людмила волновалась, подобное ощущение она испытывала в своей жизни
дважды: впервые – на вступительных экзаменах в университет, когда ей выпал
билет, которого она не знала, и ей пришлось напрячь весь свой интеллект,
чтобы заработать твердую четверку, а во второй раз это состояние пришло,
когда она легла с Илюшей в постель, случилось это за неделю до свадьбы,
обоим не терпелось, все получилось не так, как ей представлялось, и она не
знала, лучше это или хуже того, что должно быть, и почему–то именно эта
мысль мучила ее, не позволяя принять произошедшее естественно и без
сомнений.
Над окном пультовой вспыхнул красный транспарант с ивритской
надписью, одновременно на камере, стоявшей перед столиком, за который сел
Мессия, зажегся красный глазок, и Илья Давидович сразу выпрямился, бросил
на Людмилу беглый взгляд, в котором странным образом сочетались
уверенность в себе и мольба о помощи, а потом сказал слова, которые ни при
каких обстоятельствах не должен был произносить в микрофон:
– Я люблю тебя, – сказал Мессия.
И Людмила лишь спустя мгновение, пережив ужас и счастье, поняла, что
признание было мысленным, а вслух Илья Давидович произносил иные слова:
– Говорю я вам от имени Господа, Творца всего сущего: все люди на
Земле суть народ Израиля, а Земля суть пустыня Синайская. И говорю я вам
от имени Господа, Бога нашего...
Речь Мессии текла плавно, он не знал, что это его последнее
выступление перед человечеством, и не знал, что произойдет с людьми потом,
когда все слова будут сказаны. Если бы речь Мессии слушал И.Д.К., он
сказал бы, что Илья Давидович, наконец–то, добрался в своей внутренней
эволюции до полного включения генетической программы Исхода, и сейчас
необдуманными, но единственно верными словами открывал перед всеми людьми
Кода дверь в ожидавший их мир. Код стал ключом, поворачивающимся в замке,
и дверь уже начала приоткрываться.
Что–то изменилось.
Илья Давидович привстал, правая рука его начала вдруг шарить по
пустой поверхности столика, и Людмила увидела, как дрожат пальцы Мессии.
– Что? – сказала она, нарушив неосторожным словом последовательность
кодовых вешек, уже обозначенных речью Ильи Давидовича в сознании
слушателей.
Она испугалась, а в следующее мгновение испуг сменился кошмаром,
потому что, бросив на нее полный смятения взгляд, Мессия, вытянувшись,
взмахнул обеими руками, будто собирался взлететь.
И исчез.
Речь прервалась на полуслове, и недосказанным этим словом было –
«Исход».
