* * *
Выплакалась вволю. Хасиды держались поодаль, в глаза не смотрели,
бороды их и пейсы выглядели чужими и страшными, такая же окладистая борода
Мессии казалась аккуратной и ласковой наощупь. Людмила ждала возвращения
Ильи Давидовича в Малом кабинете, ей принесли кофе и печенья, и только
здесь она поняла окончательно, что сын ее больше ей не принадлежит. Они
оба – Илья–первый и Илья–второй – забрали у нее мальчика, потому что он им
нужен. Им. Только им.
И она сама привела к ним Андрея. А теперь ждет – чего?
Знобило. Заболела? Нет – все нервы. Совсем не того ждала от Израиля.
Чего? Счастья? Спокойствия? Любви? Ничего этого нет.
Почему в доме Мессии такая сумрачная настороженность мысли? Тихие
разговоры хасидов звучали почти в неслышимом инфразвуке. Возникли слова
«поход против Бога», они не были произнесены, но они звучали, повторяясь.
Как любила говорить Тамара, давняя подруга, увлекавшаяся экстрасенсорикой
и после курса обучения у самого Дубицкого даже лечившая людей от всех
болезней: «мне идет информация». Сейчас Людмиле казалось именно так, хотя
она и понимала, что ниоткуда ничто не идет, а знание рождается в ней самой
как реакция на услышанное, увиденное и непонятое прежде.
Будет война. Будет, потому что мир оказался разделен, как был
разделен тысячу лет назад. Тогда были христиане и неверные. И нужно было
вызволить Гроб Господень. В школе Людмила учила, что причины крестовых
походов были не столько религиозными, сколько экономическими. Естественно,
бытие определяет сознание. И это говорили люди, готовые за идею удавить
противника. А сейчас на планете есть две цивилизации – люди Кода и все
прочие. И «прочие» оказались вовсе не рациональными европейцами или
американцами, но азиатами, для которых религия – образ мысли и, как
оказалось, смысл существования. Что делает дикарь, если в его джунгли
приходит красавец–богатырь, способный совершать такое, что дикарь и
придумать не мог? Правильно, берется за копье.
Людмила подумала, что сойдет с ума, если просидит еще несколько минут
в вязкой тишине, превращавшей звуки в омут, а мысли – в отдельные, не
связанные друг с другом тяжелые бревна, которые тонули в этом омуте без
следа.
В комнату вошел один из секретарей Мессии и, стараясь держаться от
Людмилы подальше, включил стоявший у стены небольшой телевизор. Выходя, он
тихо притворил за собой дверь, и Людмила впервые сегодня действительно
оказалась одна. Она не хотела быть одна и метнулась к двери, но голос из
телевизора остановил ее.
Говорил на иврите диктор израильского телевидения. Странным образом
Людмила понимала не слова, но их смысл. А смысл был в том, что
приближается сражение сил Света и сил Тьмы. Именно для того, чтобы
победили силы Света, и явился в мир Посланец. Каббалисты давно предвещали
переход человечества в Новую эру. О том же говорили иные прогнозисты, а
наука лишь теперь, после явления Мессии, приблизилась к пониманию этого
глубокого исторического процесса.
Но на планете остались люди – большинство, – которые Код не
восприняли, для которых слова Мессии и текст Торы остались сотрясением
воздуха и закорючками на бумаге. Более того – попыткой возвеличить Запад
над Востоком. Мысль была не вполне верной, поскольку деление шло вовсе не
по географическому признаку – и на Востоке оказалось немало людей Кода,
даже не подозревавших прежде о своей причастности к иудейскому племени, к
одному из колен Израилевых.
Они пострадали в первую очередь. Погромы в Индонезии и Малайзии.
Может, это была искра. Может, если бы этой искры не было, два мира,
внезапно разделенные явлением Мессии, так и продолжали существовать рядом,
но не вместе. Может быть. Правда, ясновидцы из людей Кода уже три месяца
назад предрекали пожар. Самое глубинное в человеке – ксенофобия. Из такого
древнего прошлого, что не избавиться никаким усилием воли, тем более, что
усилие такое предпринималось очень немногими на Востоке. Сунь Тан в Китае.
Его разорвала толпа на пороге дома.
Неужели все знали о том, что грядет Армагеддон, и лишь одна Людмила
оставалась при своих личных страхах и надеждах? Может, в этом заключалось
ее предназначение в мире? Может, и теперь ее предназначение не изменилось,
и то, что показывают на экране, не имело, не имеет и не будет иметь к ней
никакого отношения?
Именно так. У нее иная цель. Быть с сыном. Это Андрей предложил ехать
в страну Мессии. Он не хотел ехать, но предложил именно он. Людмила
вспомнила с полной отчетливостью: она сидела с сыном за чаем, в тот день
Людмила купила овсяного печенья, которого не пробовала несколько месяцев.
Она надкусывала печенье, запивала глотком чая, и печенье медленно таяло на
языке, оставляя жесткие крошки каких–то примесей.
– Мама, – сказал Андрей, – а сегодня Мишка книгу двигал. Глазами.
Он не был в восторге от овсяного печенья, он клал его в рот и глотал,
а думал о другом – о книге, которую двигал Мишка, глядя на нее пристальным
взглядом. Мишка был сыном известного в районе антисемита, участника
«Патриотического альянса», гордившегося своими русскими предками, никогда
не смешивавшимися с инородцами, даже татарское иго пережившими в моральной
и физической чистоте. И вот поди же – стал человеком Кода. Он. А Андрей,
сын чистокровного еврея, даже мысли читать не научился. Во всяком случае,
он понятия не имел, о чем думает его мать, когда утверждает, что папа –
человек умный, но большой дурак. Андрей еще не научился разбираться в
парадоксах.
– А что, – осторожно спросила Людмила, – тебе хочется так вот...
двигать предметы взглядом, знать чужие мысли? Я хочу сказать, что счастья
от знания чужих мыслей не приобретешь. А тем более – рай Божий. Скорее уж
ад начнется...
– Мама, – сказал Андрей, заглянув в коробку, где оставалось
единственное надломанное печенье, – Мессия не может желать плохого. Вчера
один академик сказал, что это физически... нет, не помню. Он сказал еще,
что сила растет, если быть ближе... А папа сказал мне сегодня...
– Папа – тебе?
– Во сне. А может, и не во сне. Не знаю. Сказал, что нам с тобой
нужно уехать. Я сказал «не хочу», а папа сказал «надо».
– Уехать? Куда?
Она знала – куда. Может быть, она еще не умела читать мысли, но,
глядя в глаза Андрею, вдруг увидела именно его глазами, как входит в
комнату Илья, и этот его характерный жест – поскребывание пальцем у
подбородка, Илья смотрит очень серьезно, и она (он? Андрей?) понимает, что
это не сон и не видение, но и не правда тоже, потому что не может
появиться в московской квартире человек, в этот момент находящийся за
тридевять земель.
"– Сынчик, – говорит Илья (он! его слово...), – вы с мамой нужны
здесь. В Израиле. Приезжайте. Убеди маму. Ты можешь. Ты еще не знаешь, но
ты можешь все.»
Поворачивается и уходит. И закрывает за собой дверь. А мог бы и
сквозь стену. Потому что призрак. Но как ясно – Господи!
Людмила очнулась.
Надо ехать.
