* * *
Людмилу вела вперед сила, которой она не находила названия. Да и не
искала. Ей было хорошо. Все удавалось. Ее узнали, ее повели к Мессии.
Почему узнали? Для чего повели? Вполне логично, с ее точки зрения, Людмила
объяснила себе, что на улицах Кфар–Хабада, среди нелепых лисьих шапок и
черных широкополых шляп она выглядела белой вороной, и потому ее
непременно должны были отвести к Нему, чтобы Он знал – с Ним не только
иудеи, но и самые–самые православные христиане, к каковым Людмила себя
причислила без малейших сомнений.
Андрей спотыкался, ему здесь не нравилось, он ничего не понимал по
мальчишеской дурости, и Людмила взяла сына за руку. Их ввели в дом, и ей
почудилось, что стены чуть–чуть светятся, а от каждого человека исходит
какой–то невидимый упругий поток энергии, который подталкивал ее,
показывая дорогу. Дверь открылась, и она вошла. Андрей отступил назад, но
она уже забыла о сыне.
Перед ней стоял Мессия.
Он улыбнулся и сказал несколько слов, обращаясь к кому–то поверх ее
головы. Она искала взгляд Мессии и, встретив его, поняла, что больше не
отпустит. Об этом мужчине она мечтала всю жизнь. Хоть на край света. В
огонь и воду.
Сколько они так стояли? Минуту, не больше. За эту минуту Мессия
рассказал о себе все. И все узнал о ней. Как в шесть лет она едва не
умерла от дифтерита, и ей делали трахеотомию, след на шее виден до сих
пор. Как в двенадцать она едва не сошла с ума, потому что в подъезде на
нее набросился пьяный мужик и пытался что–то с ней сделать, и она визжала,
но ни одна сволочь не высунула носа из квартиры, а мужик, видно, испугался
и ушел, изорвав на ней платье и оставив на шее и щеках мерзкие следы
влажных губ. Как в шестнадцать она влюбилась в одноклассника и сдуру
рассказала ему о том мужике, потому что ничего более ужасного с ней в
жизни не происходило, и нужно было кому–то об этом сказать – родителям она
в тот вечер не сказала ни слова, они орали на нее за разорванное платье,
их не интересовала причина. А мальчишка ударил ее и назвал мерзким словом,
и с того вечера долгих семь лет она видеть не могла мужчин – ни в каком
качестве: ни друзей, ни любимых, ни даже коллег. А все думали, что она
недотрога и мнит о себе. И только Илье как–то удалось... Она не знала –
как, наверно, просто подошло время. Он не был лучше других – красивее или
разговорчивее. Сейчас она думала, что не был. Сейчас она думала о нем
совсем не так, как тогда.
И еще она сказала Мессии, что Илья вовсе не был плохим отцом, и даже
мужем плохим не был тоже, он любил их, но – по– своему. Каждый человек
любит по–своему. И с этим нужно либо мириться и принимать, либо уходить.
Она думала, что любовь – вовсе не то, что кажется Илье. И развелась с ним.
И не жалела.
Но что–то Илья с ней сделал. Приручил? Иногда ей казалось, что она
слышит его мысли – за десятки, а потом и за тысячи километров. Голос был
тихим и произносил странные слова, которых она сначала не понимала, но
однажды, обнаружив оставленный Ильей при «отступлении» иврит–русский
словарь с транскрипцией, она отыскала в нем некоторые из тех слов, что
говорил ей голос бывшего мужа. И только тогда поняла, что голос вовсе не
был игрой ее воображения.
А когда по телевидению выступил Он, Мессия, и произнес фразу,
которую, как ей казалось, она тоже слышала от Ильи, она сразу поняла, что
должна делать.
И вот она здесь. Перед Ним. И Он такой, каким она Его себе
представляла. Каким ожидала увидеть.
Она любит его.
Вот и все.
Людмила стояла перед Мессией опустошенная, едва держась на ногах,
взрыв эмоций лишил ее сил, но ей и не нужны были больше силы. Зачем сила
женщине, если мужчина – рядом?
Обожающий взгляд Людмилы сказал Мессии, что она – именно та женщина,
которую он ждал всю сознательную жизнь, что женитьба на Дине была ошибкой.
Он знал, что Людмила придет к нему. Он еще вчера знал это. Все хорошо.
Теперь он будет вдвое сильнее.
На миг мелькнула мысль о сыне. Только на миг. Хаиму хорошо, он
умница, он все прекрасно поймет.
Илья Давидович протянул руку, провел Людмилу через всю комнату к
широкому дивану и усадил, но сам остался стоять, он и так уже нарушил
массу заповедей, это может быть неверно истолковано.
Плевать. Заповеди устанавливает он сам. Илья Давидович подошел к
двери, за которой стояли секретари–хасиды, кивнул покровительственно и
демонстративно закрыл дверь.
И только оставшись с Людмилой наедине обратил внимание на то, что в
комнате нет ее сына.
