* * *
У премьерминистра Израиля Ицхака Левингера в этот день с самого утра
болела голова, и все тело ломило, будто после хорошей драки. Хамсин.
Вставать не хотелось, но к этому он привык встал, даже особенно и
заставлять себя не пришлось.
В начале десятого он сидел в своем рабочем кабинете, референт
показывал ему основные сообщения и зачитывал выдержки из ночных новостей.
Информация об экстренном заседании Совета мудрецов Торы не привлекла
внимания: Левингеру было не до религиозных, на ливанской границе ночью
опять погибли трое солдат.
Однако референт думал иначе, и минуту спустя вновь зачитал премьеру
ту же информацию.
Они два раза собирались? усмехнулся Левингер.
Один, референт, знавший премьера не первый год, понял, что
добился желаемого: теперь старик начнет въедливо задавать вопросы, пока не
разберется в сути происходящего. Но говорят, на этот раз у раввинов есть
доказательство, что явился Мессия.
Для этого не нужны доказательства, раздраженно сказал Левингер.
Если Мессия действительно явится, это поймут все и сразу. И без
доказательств.
Но информацию прочитал. Она была вынужденно короткой на ночном
собрании присутствовал только один человек из доверенных, да, к тому же, в
главный зал его не допустили не тот уровень.
Премьерминистр отложил листок и, преодолевая растущую боль в
пояснице, стараясь не кряхтеть, поднялся с кресла (надо сделать спинку
пожестче, подумал он), подошел к окну, выходившему на западную часть
холма, откуда открывался вид на Израильский музей с его куполами, похожими
на гаснущее пламя в широкой ханукальной лампаде, а правее на
университетский комплекс, низкие и длинные здания которого скрывались в
зелени.
Левингер не был религиозен. В детстве, проведенном в Лейпциге, он
почти два года посещал хедер при синагоге, но доучиться не пришлось в
тридцать шестом отец, поняв одним из первых, что евреям с Гитлером не
жить, собрал свою многочисленную родню и уехал в Палестину, став на
старости лет бондарем любимое им оптическое дело на исторической родине,
где мало кто носил очки, не могло прокормить. Ицхак учился здесь у самого
лучшего учителя улицы, а в сороковые годы стал солдатом. Так он сам себя
называл солдат, хотя на деле был просто мальчиком на подхвате; в «Лехи»
относились к нему как к интеллектуалу, наверное, потому, что он один среди
всех носил очки с сильными линзами, и без очков становился слеп как крот.
Ему не нужен был Мессия, потому что не божий посланец создавал Израиль, а
такие люди, как Левингер, и Бен Гурион, и Жаботинский, и Бегин, и
Вейцман. Он всегда мысленно ставил свое имя впереди патриархов нации, не
боясь, что будет обвинен в мании величия никто не догадывался о том, что
этот очкастый юноша наивно полагает себя равным таким великим людям.
Однажды, это было во время Шестидневной войны, когда Левингер
приехал на Синайский фронт как наблюдатель от Министерства иностранных
дел, он ночевал в одной палатке с журналистом из «Давара». Как его
звали... Неважно, имя стерлось из памяти на следующий же день. Журналист
был в черной кипе, воевал истово и, кажется, погиб в самые последние часы
наступления. А той ночью, черной как неродившаяся звезда, он жарко шептал
своему случайному соседу, что это Творец наказывает народ Израиля за
ослушание.
«Нельзя было создавать государство, бормотал журналист, это грех,
равного которому нет. Мессия только он может указать нам, евреям, этот
момент и этот путь. То, что сейчас существует, не страна Израиля, а плевок
в Создателя. Когда придет Мессия, и когда будет отстроен Третий храм, и
когда все евреи соберутся на большую молитву, вот тогда, и только тогда и
арабы, и все прочие гои поймут, что это такое Эрец Исраэль, и покорятся
Его воле, потому что почувствуют Его силу. Его, а не нашу. Мир,
отвоеванный танками, не Его мир...»
«Так почему же ты воюешь за эту неправильную страну?" раздраженно
спросил Левингер, с детства не понимавший фарисейства.
Журналист долго молчал.
«Я знаю, что не буду прощен, сказал он наконец в полный голос,
будто забыв о том, что утро еще не настало, но... я не могу. В пятьдесят
шестом убили моего брата, а год назад араб зарезал мою мать прямо на
улице возле дома... Я не страну эту защищаю, пойми ты, а еврея. Еврея как
личность. Отца. Сестру. Тебя, хотя ты вообще в Него не веришь и, значит,
не еврей, если серьезно разбираться... Я знаю, что не должен был... Но я
не смог... Я был слаб...»
Он замолчал и не сказал больше ни слова до самого утра, а потом
началось наступление, и было не до слов...
Левингер подумал, что, если в течение нескольких минут не поступит
нового сообщения, он сам позвонит раву Гусману, Главному ашкеназийскому
раввину. Они не разговаривали друг с другом после перепалки на заседании
кнессета, Левингер понимал, что погорячился тогда, нужно было сделать шаг
примирения, «Агудат Исраэль» хоть и в оппозиции, но по некоторым вопросам,
например, по проблемам Иерусалима, эта партия всегда была лояльной, да,
нужно было быть сдержанней, и сейчас хороший повод для того, что сделать
шаг.
Если говорить честно (наедине с собой даже политик его уровня может
позволить такую роскошь), то, вполне возможно, что Мессия действительно
придет и спасет Израиль. Чтобы верить в Мессию, не обязательно верить в
Бога. Мессией мог стать БенГурион, но ему нехватило веры в себя; с
некоторой натяжкой мог стать Мессией Бегин, но ему нехватило характера.
Относительно себя Левингер не заблуждался не ему спасать нацию, дали бы
спокойно дожить до выборов...
Размышления прервал телефонный звонок. Референт поднял трубку,
послушал и показал глазами: тебя. Голос в трубке был настолько знаком, что
Левингер в первое мгновение не узнал его это был сам рав Гусман,
духовный лидер оппозиционных религиозных партий. «Вот и не верь в
телепатию», усмехнулся премьерминистр, отвечая на приветствие.
Мессия пришел, торжественно сказал рав Менахем Гусман и замолчал,
полагая, видимо, что, услышав эту новость, Левингер немедленно грохнется в
обморок, и нужно дать ему время придти в сознание.
Да, мне сказали, премьер свел это событие к рангу рядового
сообщения, вынудив собеседника опуститься до более полной информации.
Через несколько минут Левингер садился в свой бронированный лимузин.
«Любопытно посмотреть на человека, который так обаял мудрецов, что они
готовы сделать то, чего не делали две тысячи лет», думал он.
В мыслях, действительно, не было, пожалуй, ничего, кроме любопытства.
Премьерминистр не предвидел, что еще до вечера мир изменится, и ему
больше никогда не придется подойти к окну в своем любимом кабинете.
Впрочем, профессиональные астрологи и прорицатели, только вчера
выступавшие по радио и в газетах с прогнозами о будущем страны, тоже не
сказали ни слова о том, что произойдет завтра. Любой здравомыслящий
человек сделал бы из этого единственно верный вывод никогда больше не
полагаться на мнение астрологов и экстрасенсов. А между тем, на Израиле2,
да и на всех прочих его эквивалентах, астрология процветает, ибо
человеческая вера столь же велика, сколь и непознаваема. Но это к слову.
Рав Гусман, приглашая Левингера явиться на Совет мудрецов Торы, тоже
ведь не ведал о том, что еще до вечера прославится вовсе не в той роли, на
которую претендовал всю жизнь.