* * *
У премьер–министра Израиля Ицхака Левингера в этот день с самого утра
болела голова, и все тело ломило, будто после хорошей драки. Хамсин.
Вставать не хотелось, но к этому он привык – встал, даже особенно и
заставлять себя не пришлось.
В начале десятого он сидел в своем рабочем кабинете, референт
показывал ему основные сообщения и зачитывал выдержки из ночных новостей.
Информация об экстренном заседании Совета мудрецов Торы не привлекла
внимания: Левингеру было не до религиозных, на ливанской границе ночью
опять погибли трое солдат.
Однако референт думал иначе, и минуту спустя вновь зачитал премьеру
ту же информацию.
– Они два раза собирались? – усмехнулся Левингер.
– Один, – референт, знавший премьера не первый год, понял, что
добился желаемого: теперь старик начнет въедливо задавать вопросы, пока не
разберется в сути происходящего. – Но говорят, на этот раз у раввинов есть
доказательство, что явился Мессия.
– Для этого не нужны доказательства, – раздраженно сказал Левингер. –
Если Мессия действительно явится, это поймут все и сразу. И без
доказательств.
Но информацию прочитал. Она была вынужденно короткой – на ночном
собрании присутствовал только один человек из доверенных, да, к тому же, в
главный зал его не допустили – не тот уровень.
Премьер–министр отложил листок и, преодолевая растущую боль в
пояснице, стараясь не кряхтеть, поднялся с кресла (надо сделать спинку
пожестче, – подумал он), подошел к окну, выходившему на западную часть
холма, откуда открывался вид на Израильский музей с его куполами, похожими
на гаснущее пламя в широкой ханукальной лампаде, а правее – на
университетский комплекс, низкие и длинные здания которого скрывались в
зелени.
Левингер не был религиозен. В детстве, проведенном в Лейпциге, он
почти два года посещал хедер при синагоге, но доучиться не пришлось – в
тридцать шестом отец, поняв одним из первых, что евреям с Гитлером не
жить, собрал свою многочисленную родню и уехал в Палестину, став на
старости лет бондарем – любимое им оптическое дело на исторической родине,
где мало кто носил очки, не могло прокормить. Ицхак учился здесь у самого
лучшего учителя – улицы, а в сороковые годы стал солдатом. Так он сам себя
называл – солдат, хотя на деле был просто мальчиком на подхвате; в «Лехи»
относились к нему как к интеллектуалу, наверное, потому, что он один среди
всех носил очки с сильными линзами, и без очков становился слеп как крот.
Ему не нужен был Мессия, потому что не божий посланец создавал Израиль, а
такие люди, как Левингер, и Бен– Гурион, и Жаботинский, и Бегин, и
Вейцман. Он всегда мысленно ставил свое имя впереди патриархов нации, не
боясь, что будет обвинен в мании величия – никто не догадывался о том, что
этот очкастый юноша наивно полагает себя равным таким великим людям.
Однажды, – это было во время Шестидневной войны, когда Левингер
приехал на Синайский фронт как наблюдатель от Министерства иностранных
дел, – он ночевал в одной палатке с журналистом из «Давара». Как его
звали... Неважно, имя стерлось из памяти на следующий же день. Журналист
был в черной кипе, воевал истово и, кажется, погиб в самые последние часы
наступления. А той ночью, черной как неродившаяся звезда, он жарко шептал
своему случайному соседу, что это Творец наказывает народ Израиля за
ослушание.
«Нельзя было создавать государство, – бормотал журналист, – это грех,
равного которому нет. Мессия – только он может указать нам, евреям, этот
момент и этот путь. То, что сейчас существует, не страна Израиля, а плевок
в Создателя. Когда придет Мессия, и когда будет отстроен Третий храм, и
когда все евреи соберутся на большую молитву, вот тогда, и только тогда и
арабы, и все прочие гои поймут, что это такое – Эрец Исраэль, и покорятся
Его воле, потому что почувствуют Его силу. Его, а не нашу. Мир,
отвоеванный танками, не Его мир...»
«Так почему же ты воюешь за эту неправильную страну?" – раздраженно
спросил Левингер, с детства не понимавший фарисейства.
Журналист долго молчал.
«Я знаю, что не буду прощен, – сказал он наконец в полный голос,
будто забыв о том, что утро еще не настало, – но... я не могу. В пятьдесят
шестом убили моего брата, а год назад араб зарезал мою мать – прямо на
улице возле дома... Я не страну эту защищаю, пойми ты, а еврея. Еврея как
личность. Отца. Сестру. Тебя, хотя ты вообще в Него не веришь и, значит,
не еврей, если серьезно разбираться... Я знаю, что не должен был... Но я
не смог... Я был слаб...»
Он замолчал и не сказал больше ни слова до самого утра, а потом
началось наступление, и было не до слов...
Левингер подумал, что, если в течение нескольких минут не поступит
нового сообщения, он сам позвонит раву Гусману, Главному ашкеназийскому
раввину. Они не разговаривали друг с другом после перепалки на заседании
кнессета, Левингер понимал, что погорячился тогда, нужно было сделать шаг
примирения, «Агудат Исраэль» хоть и в оппозиции, но по некоторым вопросам,
например, по проблемам Иерусалима, эта партия всегда была лояльной, да,
нужно было быть сдержанней, и сейчас хороший повод для того, что сделать
шаг.
Если говорить честно (наедине с собой даже политик его уровня может
позволить такую роскошь), то, вполне возможно, что Мессия действительно
придет и спасет Израиль. Чтобы верить в Мессию, не обязательно верить в
Бога. Мессией мог стать Бен–Гурион, но ему нехватило веры в себя; с
некоторой натяжкой мог стать Мессией Бегин, но ему нехватило характера.
Относительно себя Левингер не заблуждался – не ему спасать нацию, дали бы
спокойно дожить до выборов...
Размышления прервал телефонный звонок. Референт поднял трубку,
послушал и показал глазами: тебя. Голос в трубке был настолько знаком, что
Левингер в первое мгновение не узнал его – это был сам рав Гусман,
духовный лидер оппозиционных религиозных партий. «Вот и не верь в
телепатию», – усмехнулся премьер–министр, отвечая на приветствие.
– Мессия пришел, – торжественно сказал рав Менахем Гусман и замолчал,
полагая, видимо, что, услышав эту новость, Левингер немедленно грохнется в
обморок, и нужно дать ему время придти в сознание.
– Да, мне сказали, – премьер свел это событие к рангу рядового
сообщения, вынудив собеседника опуститься до более полной информации.
Через несколько минут Левингер садился в свой бронированный лимузин.
«Любопытно посмотреть на человека, который так обаял мудрецов, что они
готовы сделать то, чего не делали две тысячи лет», – думал он.
В мыслях, действительно, не было, пожалуй, ничего, кроме любопытства.
Премьер–министр не предвидел, что еще до вечера мир изменится, и ему
больше никогда не придется подойти к окну в своем любимом кабинете.
Впрочем, профессиональные астрологи и прорицатели, только вчера
выступавшие по радио и в газетах с прогнозами о будущем страны, тоже не
сказали ни слова о том, что произойдет завтра. Любой здравомыслящий
человек сделал бы из этого единственно верный вывод – никогда больше не
полагаться на мнение астрологов и экстрасенсов. А между тем, на Израиле–2,
да и на всех прочих его эквивалентах, астрология процветает, ибо
человеческая вера столь же велика, сколь и непознаваема. Но это – к слову.
Рав Гусман, приглашая Левингера явиться на Совет мудрецов Торы, тоже
ведь не ведал о том, что еще до вечера прославится вовсе не в той роли, на
которую претендовал всю жизнь.
