* * *
И явились они пред взором Абдаллаха, и тот простерся ниц, не зная –
радоваться спасению или печалиться расставанию.
– Я хочу увидеть своего сына, – закричал он. – Моя Амина должна
родить со дня на день!
– Почему ты думаешь, что у тебя родится сын? – спросил Йосеф.
– Я люблю Амину, – помолчав, ответил по–арабски Муса Шарафи,
Абдаллах, сын Абд Аль–Муталлиба, – я люблю ее как цветок в пустыне ранней
весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло быть
иначе?
– Как... как ты собираешься назвать сына? – спросил Йосеф и замер в
ожидании ответа.
– Мухаммад, – сказал Абдаллах. – Я хотел сам воспитать его. Я хотел
внушить ему, что Бог един. Я хотел, чтобы курайшиты поняли, в чем истина
мира, чтобы они перестали поклоняться идолам, как сделали это вы, евреи. И
разве не того же требует Код? А ты... вы...
Абдаллах сжал кулаки и встал, но злость, вспыхнувшая в его глазах,
сменилась мгновенной тоской – он вспомнил любимую свою Амину, оставшуюся
вдовой, и отца своего с матерью, и братьев с сестрами, и Мекку вспомнил
он, город юности с шумным базаром и храмом Каабы, и перевел взгляд на
пологий холм, неподалеку от главного лагеря, на серо–голубое небо
Саграбала, на лица людей, которых он любил уже многие века, но когда–то и
ненавидел тоже, и хотел погубить, и ощущение это на мгновение вернулось,
взорвалось яростью и рассеялось в воздухе, как рассеивается до полной
неразличимости даже непредставимая мощь ядерной ударной волны.
Он хотел домой.
– Что ж, – сказал Йосеф, обращаясь скорее к самому себе, чем к Мусе,
– ты передал своему сыну по наследству то, что мог. Он привел людей к
единому Богу. Аллах – имя ему.
– Аллах, – повторил Муса, прозревая.
