– 22 –
Ева шипела, как кошка, и, манипулируя перед собой руками, намеревалась нанести удар. Тяжелый, неуклюжий Заремба стоял перед ней, как боксерская груша, и улыбался, показывая золотые зубы и поблескивая глазами. Она стрельнула босой ногой ему в переносье, незаметно и мгновенно сбросив туфли, ударила будто цыганской плетью — даже щелчок послышался! – однако сокрушительный этот удар не пошатнул Зарембу и наглую его улыбку не стер с лица. Только зубы теперь излучали зловещий свет. Ева внезапно прыгнула к потолку, и перевернувшись в воздухе, достала его тупыми и жесткими пятками — одной в лоб, другой целила в горло — он продолжал улыбаться, хотя в уголке толстых губ накопилась черная капля крови и потекла по подбородку. Стерев ее, Заремба посмотрел на ладонь, и его ленивую ухмылку можно было расценить как удивление. – Хватит прыгать–то, — сказал он. — А то допрыгаешься. Следующий удар полетел ему в зубы, и неповоротливый этот человек неожиданно ловко и стремительно перехватил пятерней ее ступню, сделал неуловимое вращательное движение — и Ева полетела на паркет, ударившись затылком. Она тут же попыталась вскочить и присела, опершись руками об пол: вывихнутый голеностопный сустав не держал легкого тела, а сама ступня оказалась развернутой чуть ли не назад. Адам сидел лицом к углу и делал вороватые попытки обернуться, втягивая голову в плечи. На всякий случай Заремба вышиб из–под него стул, накинул на шею провод от вентилятора, затянул. – Сиди спокойно, — предупредил. — Не дергайся, не люблю. Тем временем Ева все–таки встала, только на руки, отчего подол ее легкого, шелкового платья опустился вниз, обнажив серебристый треугольник тонких трусиков. Видение это длилось мгновение, как фотовспышка, и так же ослепило, поскольку Заремба пропустил удар ногой в толстый живот и шатнулся назад, а раскосая молния в тот же миг выкинула вперед–острый, угловатый, как осколок камня, кулачок. От тычка в гортань перехватило дыхание, но запястье Евы оказалось в руке Зарембы, как в стальном браслете. Он мог переломать ей конечности и в секунду вытряхнуть из сознания, как вытряхивают сор из волос, но опасался ненароком вышибить жизнь из стройного, резиново–жесткого тела. Он лишь выбил ей обе руки из плечевых суставов и бросил на пол, словно муху с оборванными крыльями. Ева не успокоилась, поползла к окну, а Заремба тем временем сел на край стола и набрал номер телефона Лугового: своих оперов не оставалось, все улетели в Питер. К счастью, Луговой оказался на месте и не отказал прислать машину и людей на Гоголевский бульвар. Договорить с ним Заремба не успел: пришлось бросить трубку и хватать Еву за ноги — голова ее уже торчала на улице и с изрезанного стеклом лица стекала густая, алая кровь. – Ну что ты, дура, — сказал он. — Испортила мордашку. А если шрамы останутся? В дверь застучал охранник снизу — прибежал на звон стекла. – Что там происходит, Павел Михайлович? Заремба сунул Еву под тумбу стола, вынул пистолет и открыл замок. Охранник сам уперся в ствол. – Ничего тут не происходит. Ложись на пол. Оружие есть? Парень дернулся и получил стволом под дых и в следующий миг ногой в пах. Заремба выдернул из его плечевой кобуры пистолет — газовый, «Вальтер», выстрелил у самого уха, чтобы струя ушла за дверь. – На пол, на пол, — швырнул его на паркет. — Лицом вниз. Мужики послушались, улеглись как положено, а Ева выбралась из–под стола и снова поползла к окну, извиваясь как змея. Вывихнутые руки не слушались, одна нога волочилась, но эта тварь словно не ощущала боли. В самом деле нелюдь! Заремба взял ее за волосы, вывернул голову назад. – Сам бы выбросил в окно, да ты мне живая нужна. И непроизвольно отшатнулся: Ева улыбнулась ему, щуря и так узкие глаза. Люди Лугового приехали минут через пять, забили мужиков в наручники и свели в машину, затем унесли на руках Еву. – Посадите ее в мою машину, — распорядился Заремба. — А этих — в контору. Здесь оставить засаду. Брать всех, кто придет. Он снова позвонил Луговому, кратко, на эзоповом языке, обрисовал ситуацию и спросил напоследок, нет ли в конторе какого–нибудь шума вокруг скандала на правительственном заседании. – Да нет, вроде бы все спокойно, — отозвался тот. — Ничего не слыхать. – Все равно, сходи в столовую, — посоветовал Заремба. — Послушай радио. Я позже перезвоню. В конторской столовой можно было имеющему уши услышать или получить всю информацию о внешней и внутренней жизни, в том числе и строго секретную. И если во всех прочих очередях России передавались домыслы и сплетни, в этой очереди каждое оброненное слово можно было начертать на скрижалях. Еву пристегнули наручниками к петле над задней дверцей — пока несли в машину, успела кого–то укусить. Ехать с ней, несмотря на тонированные стекла, все–таки было неприлично, — лицо в крови, — поэтому Заремба подсел рядом и оставшейся от киллеров «фантой» умыл ее, стряхнул с платья пыль. – Будешь хорошо себя вести — руки вправлю, — пообещал он. — Но все равно теперь так уж не попрыгаешь. На всю жизнь будут застарелые вывихи. Чуть неловко дернешься — сустав и вылетит. Ее восточное лицо оставалось непроницаемым, разве что после мытья апельсиновым напитком кожа пожелтела еще сильнее. Заремба снял с пояса пейджер и повесил его на зеркало — вдруг вспомнит о нем начальство и попросит позвонить, — вырулил на Сретенку и покатил вперед, без определенной цели, до ближайшего тихого угла, сквера или пустыря, где можно спокойно допросить пришелицу. И допрос начал уже по дороге, предварительно вытряхнув сумочку Евы на пассажирское сиденье. Кроме редкого, австрийского пистолета «литтл Том», помады, теней, темных очков и прочих дамских принадлежностей, оказался паспорт на имя Айны Исумото, уроженки Бурятии, с московской пропиской и удостоверением помощника депутата Гоаударственной Думы. – Почему же тебя зовут Евой? — спросил он, наблюдая за пассажиркой в зеркало. — Или ты в самом деле первая женщина на Земле? И от тебя пойдет новый человеческий род? Она по–прежнему молчала, сидя с закрытыми глазами, будто молилась про себя. – Сказала бы хоть словечко, а то я твоего голоса не слышал. Ты хоть порусски–то понимаешь? Шипишь, как змея, и больше ничего. Под светофором он вскрыл пудреницу, затем помаду и тщательно осмотрел столбик красящего вещества, попробовал проткнуть его шпилькой — не вышло: маслянистая помада намазана только сверху, внутри твердый стержень. Это мог быть портативный радиомаяк — штука у пришельцев обязательная. – Извини, придется выбросить, — Заремба тронул машину и ловко забросил помаду в кабину разгоняющегося рядом «москвича», затем резко прибавил скорость и пошел вперед. – Вас все равно уничтожат, — не открывая глаз, произнесла Ева. – О, какой чудный голосок! — обрадовался он. — Да, когда–нибудь обязательно уничтожат. Если за это дело взялись помощники депутатов — не сомневаюсь. А мою голову тебе депутат заказал? Кстати, кто он? Да не скрывай ты, говори. Это же легко установить, — Заремба показал трубку сотового телефона. — Сейчас, прямо отсюда... Ну? – Что вы от меня хотите? — она открыла глаза и сразу стало ясно — не молилась, а скрывала боль. Прикованные к петле руки не давали покоя суставам. Боевой каратистский дух ее сейчас упал, обнажив чувствительность... – Особенного ничего. Но кому потребовалась моя голова — любопытно. Ты скажи, если человек этот подходящий, я, может, сам сниму и отдам, как шляпу. Он тоже наконец ощутил боль — в переносье, отчего начинался насморк. Кажется, и два зуба в нижней челюсти расшатались, у одного, с золотой коронкой, возможно, корень сломался: чте–то здорово качается, если трогать языком, и ноет... – Ты же не из шайки какой–нибудь, — продолжал Заремба. — Не шпана уличная. Чувствуется же почерк... Так давай говорить как профессионалы. А то ты как партизанка... Я уже слишком старый, зубы съел в контрразведке. И хитрый, еще потому что цыган по Национальности. Видишь, я твоих киллеров сделал. Адама без звука взял и сразу расколол до задницы. – Дерьмо собачье, — проговорила она. – Это точно. С такими связываться нельзя, если хочешь дело сделать. Но ты же это по молодости?.. Бывало и у меня. За один только страх человека работать не заставишь, особенно в России. Хотя ты восточная женщина, могла бы придумать комбинацию похитрее. Ты же основной исполнитель акции? Тебе поручили снять с меня голову. Рассуждать «повезло – не повезло» — это же не серьезно. Плохо сработала, вот и весь сказ. Любителю можно простить, тебе — нет. Ни в одной разведке мира такого не прощают. Думаю, у пришельцев из иной цивилизации дело с этим даже построже. Заремба сделал паузу, проезжая перекресток, заметил, что Ева уже не скрывает боли, вероятно, она становилась мучительной: вздернутые вверх руки беспокоили растянутые связки, а сустав на ноге распух, сделав изящную, сильную ступню уродливой колотушкой. Верный признак разрыва связок... Миновав мост через Яузу, он повернул на набережную, в сторону парка – места малолюдные в обеденное время. – Так что выхода у тебя нет, — надо отвечать на вопросы, — вздохнул он. — Ты же понимаешь, на тебе висит провал операции. А я сегодня победил. Твои наемные убийцы — мелочь, жлобы. И Адам — дерьмо. Ясно, у тебя не было времени основательно подготовиться и ликвидировать меня аккуратно. Поэтому пришлось воспользоваться тем, что оказалось под рукой. Тебе же только сегодня утром приказали меня убрать? Где–то после одиннадцати? – Я не могу отвечать на ваши вопросы, — не сразу проронила Ева. – А придется. Иначе отвезу тебя в контору, там наширяют уколов, накачают всякой дрянью и ты расскажешь мне все, даже то, что сама забыла. – Это не поможет. – Ну! Еще как поможет. Недавно какая–то новая зараза появилась, кстати, японского производства. Купили через третью страну. После первого же укола — состояние полной откровенности. Пациент ощущает сильнейшее сексуальное возбуждение и на почве этого отказывают самые мощные тормоза. А у женщин — особенно... Слышала о таком зелье? – Слышала... Но на меня не действует. – Да ладно, не бойся, — усмехнулся он, показывая зубы. — Я же тебя только запугиваю... Ты можешь не отвечать на мои вопросы. Молчи. Просто молчи и все. А я пойму. Я же цыган, по глазам умею читать. – Снимите наручники, — вдруг попросила она. – Снять? Пожалуйста, — Заремба въехал в парк сквозь отсутствующий пролет в металлической изгороди, загнал машину под сень старых лип. Не спеша и грузно пересел к Еве на заднее сиденье. – Болят суставы? — с циничной улыбкой спросил он и как бы со стороны посмотрел на свою, в общем–то неприятную, мерзкую физиономию — таким он ей должен казаться. – Болят, — с покорностью призналась Ева. Заремба бесцеремонно и грубо расстегнул кнопки на ее платье, залез рукой за пазуху, ощупал — на шее никаких украшений и бюстгалтера нет, грудь маленькая — два прыщика. Ева испытующе сузила глаза до темных щелок. – Придется трусики снять,. — продолжал улыбаться он. — Красивые у тебя трусики! И отвернув подол, захватил жесткими пальцами тесемки на бедрах, сдернул их до колен, преодолевая инстинктивное сопротивление, затем уже аккуратно и бережно снял трусики с ног. Ева мгновенно расслабилась, откинула голову на спинку сиденья. Заремба поправил подол и, не сводя взгляда с ее лица, прощупал, пропустил между пальцев резинку. – Нет, ты молчи, — посоветовал он. — Я же все понимаю. Дурочка ты, хоть и помощник депутата. Разве старого цыгана обманешь? Под резинкой заднего треугольника трусов оказалась плоская пластмассовая ампула с бесцветной жидкостью. Заремба упрятал ее на место, а предмет женского туалета свернул, вложила пластиковый пакет и убрал в карман. – Поближе к сердцу, — гнусно усмехнулся. — А теперь можно и наручники снять. Махать руками не советую. И больно будет, да и бесполезно. Все эти ваши «кия!» годятся для худосочного противника, килограмм на сорок. А во мне весу — все сто тридцать. Заремба отстегнул ее руки от петли, вытянул левую, и ощупав плечевой сустав, резким движением поставил его на место. Ева вскрикнула, вцепившись другой рукой в спинку, блеснула черным глазом. – Ничего, потерпи, — буркнул он. — У меня бабка костоправом была, вывих вправить плевое дело. Лоб Евы, рассеченный стеклом, покрылся испариной, закусила губу. Правую руку Заремба вправлять не стал, рывком выдернул фотографию из кармана. – Он заказал мою голову? Ева взглянула мельком, но этого было достаточно: она знала человека с жилами на лбу в виде латинской «V». – Молчи. Отвечать не обязательно. Я сам чувствую, когда горячо. Мне вынесли приговор после правительственного совещания? Нет? Не знаешь?.. Понятно. Значит, за срыв диверсии на Ленинградской АЭС. Кто из ваших людей работает в фирме «Нейтрон»? Ну, помогай, молча помогай, — он взял ее правую, безвольную, горячую руку. — Поможешь — вправлю вывих. Ну? Она отвернулась, показывая ему слабый, беззащитный затылок с короткой стрижкой блестяще–черных жестких волос. В этот миг пискнул пейджер и на табло появилась бегущая строка – срочно позвонить дежурному оперативнику в собственную приемную. Это насторожило Еву, то ли Заремба привыкал к ее лицу, то ли физическая боль сняла с него желтизну восточной непроницательности. Дежурный был взволнован или даже кем–то сильно взведен, поскольку чуть ли не рявкнул в трубку: – Слушаю! – Что, рома, жарко в конторе? — спросил Заремба. – Для вас есть срочная информация, — умерив пыл, сообщил опер. – Весьма важная. – Из Питера? — глядя на Еву, прислушивающуюся к разговору, поинтересовался он: затылок у нее был выразительнее, чем лицо. Возможно, и третий глаз где–нибудь прятался в смоляных волосах... – По телефону не могу, товарищ полковник, — смутился дежурный. — Вам приказано немедленно ехать в контору. – А ты через не могу! — Заремба чуть развернул трубку, чтобы слышала Ева. — Ну, говори! Разрешаю. – Из Карелии. Там «логово» накрыли. – Хорошо, сейчас приеду, — бросил он. — А с кем ты сейчас там разговаривал? – Со спецпрокурором. – Что, сердитый? – Не то слово. Там же гора трупов. Заремба отключился, бросил на сиденье телефон. – Слышала? И тут я вас сделал... Да ладно, слышала ведь! Накрыли мы ваше «логово», разорили гнездо. Мне с тобой теперь и говорить–то не интересно. Поедем в тюрьму. Ева резко обернулась к нему — из подсохших разрезов на лбу и скуле засочилась кровь: верный признак сильного внутреннего напряжения, давление подскочило... – Не нужно нервничать, — уже без всякого развязного цинизма сказал он. — Тебя же учили не только ручками–ножками махать. Предлагал же тебе разговор профессионалов — не согласилась. А теперь в тюрьму, в бывшие подвалы КГБ. Слышала?.. Ничего ты не слышала. Успокойся, внутренняя тюрьма не в подвалах. Сидеть будешь на третьем этаже... Или тебе трусики вернуть, с ампулой? Хочешь, сам надену? И ампулу в ротик твой положу да зажму, чтоб не выплюнула. Оболочка у этой штуки рассасывается, правда? – Не хочу, — вымолвила она. Заремба взял ее левую, вправленную руку, примкнул наручником к петле над дверью и пересел за руль, запустил двигатель. – А работать на нас — хочешь? Не понял? Ева попросила носовой платок и стала промокать кровь на лице, едва шевеля непослушными пальцами. – Ладно, подумай, — согласился он. — Только не долго, сутки, сама понимаешь, если согласишься, придется объяснять свое долгое отсутствие, доказывать по минутам... И не надейся, свои тебя не спасут. Я лучше сожру тебя вместе с трусами, но не отдам. Дежурный оперативник едва успевал хватать трубки телефонов и даже по такому «нагреву» можно было определить, что в конторе начинается шторм. Заремба приказал ему еще на пять минут взять на себя эту ударную волну, сам же содрал пиджак и упал в кресло. Для тщательной проработки всех сообщений — текущих, срочных и особо важных — не хватило бы и пары часов, поэтому он не стал даже открывать папки, сложенные в отдельные стопки по значимости информации. Сидел, тупо глядя перед собой, шевелил языком сломанный зуб, державшийся на мягких тканях челюсти. Шатал, пока не оторвал его, и сразу же во рту ощутился сладковатый вкус крови. Он выплюнул зуб на ладонь: золотая коронка и в самом деле была давно съедена и оставался лишь тонкий желтый ободок. В кабинет вошел дежурный опер с пистолетом в руке. – Шеф требует к себе, — сказал он. — Ему доложили, что вы здесь. – Сейчас пойду, — отвлеченно выговорил он, сглатывая кровь. – Ваш пистолет привезли из Дома Правительства. Говорят, вы его забыли на пропускном пункте. – Старый стал, — пробурчал Заремба. — Ничего уже не помню... Еще во всю бушевала «Гроза» на Ленинградской АЭС, а приходилось объявлять новую, в «бермудском треугольнике». Все люди из подразделения Зарембы были задействованы в Питере, поэтому в Карелию вылетела сборная команда из многих отделов. Едва уместились в самолете ЯК–40, вылетевшем спецрейсом из Москвы прямо к месту событий — на брошенный военный аэродром. Предупрежденная диверсия на атомной станции, а потом еще и штурм «логова» диверсионно–разведывательного формирования всколыхнул контору и фамилия Зарембы билась под потолками высоких кабинетов, как случайно залетевшая птица. Знающие толк в оперативном деле, способные понять и оценить произошедшее начальники тихонько поздравляли виновника переполоха, однако сам он, не менее других ошеломленный стремительными действиями Поспелова, все время чувствовал смутное беспокойство и выглядел хмурым, озабоченным – в точности как спецпрокурор, летевший в составе сборной команды. Не так–то прост был «бермудский треугольник», чтобы покончить с ним одним махом, одним даже самым удачным штурмом. Да, предотвратить акцию пришельцев – диверсию на станции — при наличии информации, умных голов императивности было легче — это всего лишь один вектор приложения сил таинственных еще пока обитателей «треугольника». Даже по той скудной информации, которую успели добыть в Карелии, подобных областей деятельности у них не менее десятка. Так что торжествовать победу было еще рано. Группа быстрого реагирования, тоже сборная, вылетела двумя часами раньше и уже приступила к негласному прочесыванию и розыску оставшихся в сопках и необнаруженных пришельцев. Объявлять крупномасштабную операцию «Гроза–2» не имело смысла, хотя отдельные ее механизмы были приведены в действие — дополнительными нарядами перекрыта государственная граница, усиленные сотрудниками спецслужбы милицейские кордоны взяли под контроль все дороги, а поднятый в воздух самолет–разведчик вел тщательное наблюдение за районом. Конторское руководство относилось к произошедшему весьма сдержанно: всех смущала пожарная десантура, отличившаяся в «бермудском треугольнике», и позиция Зарембы, утверждающего, что в данном случае даже самый крутой спецназ не принес бы лучших результатов. Основные претензии пока высказывались лишь по поводу почти полной ликвидации диверсионно–разведывательного формирования — так теперь именовались «драконы». Единственный пленный не совсем устраивал начальство, и потому Зарембе строго–настрого приказали оставшихся «диверсантов» брать только живыми. Вся эта прилетевшая сюда к шапочному разбору гвардия была Зарембе давно знакома, в чем–то близка и понятна — мужики где–то в глубине души своей все понимали и принимали, но были уже в том состоянии и положении, что не могли безрассудно отдаться стихии чувств. Да, им еще позволялось совершать необдуманные поступки, но только из ряда неофициально разрешенных, например, они могли собраться в сосновом бору, раскупорить бутылку водки и, дожидаясь, когда дожарятся шашлыки, выпить, закусывая крупнонарезанным куском хлеба. В этом мужицком деле чувствовалось еще что–то от прошлого, от вечного — чарка вина после битвы, братина на пиру, сто наркомовских граммов; однако уже курился сладкий, дразнящий дымок от шашлычниц, предусмотрительно притащенных сюда из столицы расторопными адъютантами и просто прихлебателями. Да ведь и битвы–то не было... И Заремба готов был поклясться, что все чувствуют это, хотя побывали в подземельях, понюхали еще не выветрившийся запах пороха и со слепу измазали ботинки в лужах вражеской крови, не успевшей впитаться в бетон. И многие из этих людей, в прошлом оперов и вояк, испытывают невероятную зависть к мальчишкам, к великовозрастным пацанам, опьяненным запахом оружия и восторга победы. Они все знают, что это уже не про них, и потому угасший воинский дух потребует удовлетворения в виде наигранного и неприятного снобизма, строгого соблюдения принципов морали и законности. Заремба думал так, ибо испытывал эти чувства и с мстительным азартом к самому себе, раздразнивал и унижал себя, уверяя, что не способен плюнуть на все, без явной нужды обвешаться доспехами и оружием, красоваться и качать свои права. В первый день пребывания в Карелии столичная команда еще как–то сдерживала себя, отдавая дань истинным победителям, однако уже на следующий обвыклась и вспомнила о своем начальствующем положении. Дело в том, что о десантуре — неких только что зачисленных контрактниках — только говорили, но никто ее из начальства в глаза не видел, в том числе и сам Заремба. Едва самолет из Москвы приземлился, скромные герои в тот же час удалились в сопки за аэродромом, прихватив с собой двух своих убитых товарищей, оружие, амуницию и кое–какие трофейные вещи. Они почемуто не хотели мозолить начальству глаза, и это расценивалось сначала как природная русская застенчивость, вызывало уважение и даже восхищение. Но на следующий день посланный за ними сотрудник вернулся ни с чем, объяснив, что десантура не желает выходить из леса, а наоборот, собирается уходить в свое село и просит у начальства единственного — дать вертолет, поскольку нести на руках погибших неудобно, потому что живых осталось трое и им не хватает одной пары рук для носилок. И тогда в руководстве спохватились, что за суетой не то чтобы обидели, а недооценили подвиг добровольцев. Тут же было решено всех шестерых Представить к орденам «За личное мужество», – двоих посмертно, а бывшего пилота и теперь агента Витязя — к званию Героя России. (Штатные сотрудники представлялись к наградам по отдельному списку.) Известить об этом и привести наконец десантуру на аэродром намеревались послать Зарембу и Поспелова, однако выяснилось, что они со вчерашнего вечера уединились со спецпрокурором и будто тот делает выволочку обоим, грозя возбудить уголовное дело за превышение служебных полномочий, повлекших за собой смерть людей. Законника кое–как удалось оттащить, отвлечь на деятельность «пришельцев–диверсантов», а полковника со своим подчиненным отправить к партизанам. Они ушли и будто в воду канули. Поведение десантуры да и самого Зарембы начинало постепенно раздражать московскую команду и особенно «главкома» — представителя от руководства конторы. А тут еще вездесущий спецпрокурор добрался–таки и до контрактников, заявив, что никакие они не военнослужащие, ибо оформление документов произведено неправильно, приказ о зачислении в вооруженные силы не издан, и что десантура — это незаконное вооруженное формирование, которое следует немедленно разоружить и тех, кто выдал им стволы, привлечь к ответственности. Это и стало последней каплей в чаше терпения. Пока Заремба и Поспелов уговаривали мужиков показаться начальству, оружие у десантуры было решено изъять, как, впрочем, амуницию и все трофеи в виде «драконовского» камуфляжа со скафандрами, парашютов и ранцевых двигателей. Зарембе объявили об этом, когда он вернулся от партизан, и, мало того, обязали провести разоружение, поскольку именно он посылал оружие в Карелию. После этого спецпрокурор обещал допросить каждого в качестве свидетеля, а «главком» посулил дать вертолет до села Покровского. Заремба лишь пожал плечами и снова уединился с законником. В полдень Поспелов вывел десантуру из леса и построил перед ангаром. Расставаться со своими убитыми товарищами они не пожелали и положили завернутые в парашюты тела рядом, на бетон рулежки. Раненный Пашка по–прежнему находился на ферме и официально оружия не получал, агент Витязь пока что выполнял задание Поспелова и лазил где–то в сопках. На десантуру вышла посмотреть чуть ли не вся команда, и смотрели как на пришельцев. Мужики стояли в прожженных энцефалитках и драных, обветшавших тельняшках, на ногах — стоптанные кирзачи. А еще недавно Заремба видел их в «драконовском» камуфляже, ботинках и даже скафандры были при них. «Главком» пожал им руки, постоял над пятнистыми от крови «мумиями». – Оружие надо сдать, мужики, — просто сказал Заремба. — Война для вас кончилась. – Это как — кончилась? — угрюмо спросил Азарий. — Война только начинается. Я же говорил тебе: не то мы «логово» взяли. Где–то есть у них основная база. Его заявление расценили как нежелание разоружаться. – Есть или нет — будем выяснять, — вступил «главком». — А вам спасибо за службу. У нас в государстве есть кадровые спецназы, вот им и поручим охоту на пришельцев. – Так что, сдавать? — Азарий отыскал взглядом Поспелова. – Мы же договорились, — сказал тот. — Сдавай. Десантура свалила с плеч автоматы, неиспользованные гранатометы, вывернула из карманов пистолеты, запасные магазины и радиостанции. Свалили все в кучу на бетонку, в том числе и оружие убитых. Не поленились вытрясти из рюкзаков остатки боеприпасов, вспомнили о ножах и тоже вернули. На этом бы неприятная эта затея и кончилась, да подоспел законник со своими принципами. – А где же трофейное оружие? — спохватился он. — Так не пойдет, ребята, надо сдать и трофейное, вместе с имуществом. Дело это подсудное, так что несите и складывайте. И тут начались разговоры в строю. – Лобан правильно говорил, — вздохнул Тимоха. — Воевали бы себе, а то пошли на службу к ментам. Вот у нас и выворачивают карманы. Погодите, еще и в тюрьму посадят. – Мы в «космосе» летали, думали,, на земле как героев встречать будут, — поддержал Игорь. – Сдавайте и трофейное, — вмешался Поспелов. — Ну что сейчас обсуждать? И на что оно вам? Патронов не найдешь, одни проблемы с властями. Мужики переглянулись, пожали плечами — и молодой Игорь поплелся куда–то за сопку, в которой был вырыт ангар. Пока он ходил, «главком» попытался наладить отношения с Азарием, чувствуя в нем старшего. – Это солдатская судьба, брат, — вздохнул он. — Отвоевались и сдали оружие. Сменили, так сказать, мечи на орала. – Нет у нас орала, — развел руками Азарий. — Пока мы в «космосе» летали, нас уволили. Теперь мы безработные. Такто, брат. – Поможем трудоустроиться, выплатим единовременное пособие, – пообещал «главком». — Семьи погибших будут получать пенсию. Так что умереть не дадим! – Спасибо, барин, — поклонился Азарий. — Кормилец ты наш... Спектакль этот оборвался потому, что вернулся Игорь, принес четыре «шмайсера» и пулемет «МГ», небрежно швырнул в общую кучу. – Это — что? — готовый к возмущению, спросил законник. — Я спрашиваю, это что за металлолом? – Трофейное оружие, — Азарий подошел к «мумиям». — Сейчас и парашюты отдадим. Развернем трлько и отдадим. И принялся развязывать стропы. – По предположениям экспертов у вас на руках находится четырнадцать автоматов, захваченных у диверсантов, — насчитал спецпрокурор. — И большое количество боеприпасов. А также девять летательных аппаратов. – У экспертов и спрашивай, — отпарировал Азарий. — Другого трофейного оружия мы не знаем. И вообще, нам пора. Так парашюты заберете? Или мы постираем да потом принесем? «Главком» хотел погасить конфликт, зная упертость законника — мог и арестовать десантуру, не отступать от принципов, — но в одиночку уговорить спецпрокурора не смог. И тогда на него навалились всей командой, заспорили, заговорили, окружили со всех сторон. Тем временем десантура взвалила на плечи своих мертвых товарищей, заранее приспособив к «мумиям» рюкзачные лямки, и медленно двинулась через летное поле к сопкам. Пошли они напрямую, через тайгу, самым коротким путем; уходили молча, горбились под ношами, и свободный от груза молодой Игорь забегал вперед, что–то говорил и размахивал руками, словно дирижер... Тщательный осмотр бункера сразу же после штурма ничего не дал. Основную массу трофеев составляла электроника, разобранная на блоки, и «космический» корабль. Поспелов же искал «ромашки» в любом их виде, оборудование и материалы, с помощью которых они «расцветают» на сопках. Он понимал, отчего Заремба просил, чтобы в ночь с 16 на 17 июля пришельцы не смогли бы поднять в воздух ни одного такого цветочка: полковник опасался, что излучение «ромашки» может быть использовано диверсантами в операции на Ленинградской АЭС. Никто не знал, каков ее радиус действия, считалось, что их развертывание на сопках в «треугольнике»– всего лишь испытания, отработка каких–то параметров, а боевого использования этого вида психотронного оружия еще не проводилось. Единственное, что нашел Поспелов в подземельях на аэродроме, — два десятка баллонов с жидким гелием, спрятанных в галерее, куда намеревались проникнуть «драконы», прилетевшие после штурма. Цветы на сопках могли попросту надувать этим газом, как надувают огромные резиновые игрушки на карнавалах. Но это оставалось лишь предположением, ибо на командном пункте ни одного «лепестка» не обнаружили. Вероятно, «ромашки» в виде компактных бутонов хранились где–то поблизости от сопок, на которых когда–то стояли радиолокационные установки и сохранились коммуникации, но для их поиска требовалось много времени. А его было в обрез! Оставался не самый надежный путь — допросить пленных. По всей вероятности, оба они, судя по одежке, относились к инженерной службе: охранники–«драконы» носили камуфляж, а эти были в униформе типа глухих комбинезонов, причем взятый самим Поспеловым носил белый, другой – сине–серого цвета. Они должны были знать все о «ромашках» и их технических возможностях. Для основательного допроса тоже требовалось время — специальная психологическая обработка, изучение личности, наблюдение за поведением, так что в боевой обстановке приходилось рассчитывать на шоковое состояние пленных и на свои способности вытягивать показания. Пленных погрузили в «ниву», Поспелов взял с собой Витязя — для охраны места допроса, — и уехал за несколько километров от аэродрома. По старому волоку загнал машину между сопок, подальше от дороги, выволок и бросил на мох пришельца в белом комбинезоне. Витязь взял автомат и полез на склон – приглядывать за небом и слушать эфир. – Ты, выродок! — Поспелов наступил пленному на грудь, — мне наплевать, кто ты, чем занимался тут и откуда прилетел. Об этом будешь рассказывать моему руководству. Меня интересует только оперативная информация. Ты хорошо меня понимаешь? — Он говорил по–английски и пленный понимал, хотя слушал рассеянно, шокированный неожиданным и жестоким обращением. Второй пришелец оставался в кабине, смотрел через лобовое стекло и прислушивался, обнажив ухо из–под бинтов на голове. – Отвечать не намерен! — вдруг заявил пленный. — Требую доложить руководству. С первых же слов Георгий уловил, что на английском пришелец говорит с заметным акцентом, хуже, чем он. – А это зависит от того, как разговаривать будешь! Скажешь, о чем спрошу, возможно, и доложу. Иначе мое руководство никогда не узнает, что ты попал ко мне живым. Все ясно? – С вами разговаривать не имею права! — он вцепился в ногу Поспелова. – Мне трудно дышать! – Я тебе сейчас вообще перекрою кислород! — Георгий придавил ему горло. — Сейчас мне нужно знать, в каких точках расположены антенны–лзлучатели? В виде цветка, которые распускаются на сопках? Сообразил, о чем я спрашиваю тебя, ублюдок?! И сбросил с горла ногу, дал вздохнуть. – Не могу нарушить инструкции, — прохрипел пленный. — Доложите своему руководству... Я — Гомос–26. – Ты что, робот? Или зомби? – Я — Гомос–26. Сообщите своему шефу. – Он тебя знает, мой шеф? – Меня знает советник президента по национальной безопасности, – отдышавшись, заявил пришелец. — Передайте ему мой код через свое руководство. Он не был ни роботом, ни зомбированным исполнителем чужой воли. Обычно пароль или специальный кодовый номер сообщали агенты, внедренные в службы противника и попавшие в руки к своим. На какой–то миг Поспелов насторожился, стараясь припомнить все инструктажи перед разведоперацией. Если бы такой агент действовал среди пришельцев в «бермудском треугольнике», Заремба непременно бы предупредил, даже если бы разведчик был на связи у другого резидента. К тому же код показался совсем уж странным: о некой планете Гомос стало известно после «возвращения» на землю Хардикова и Скарлыгина. – Я не знаю советника по национальной безопасности, — Поспелов решил зайти с другой стороны. — Не знаю даже, есть ли вообще такой советник. Можешь все говорить мне! – Не могу. Потому что вы — человек непосвященный. – Непосвященный во что? – В детали операции. Но ваш руководитель знает. – Имя советника? Назови имя советника? – Кевин Абраме. Вам что–то говорит это имя? – Совершенно ничего, — признался Георгий. — Впервые слышу о таком советнике нашего президента. – Он — тайный советник, — пришелец оперся руками и сел. — Теперь понимаете, отчего я не хочу разговаривать с вами? – Кевин Абраме — советник президента какого государства? – Вы кретин, примитивный костолом! — вдруг осмелел тот. — Абрамс – советник президентов и премьеров нескольких государств! Перенесите меня в машину! Мне требуется медицинская помощь! То ли от ранения, то ли от шока во время перестрелки под землей у пришельца слегка «поползла крыша». По крайней мере, так показалось Георгию, ибо пленный терял способность к ориентации и как бы забывал, где находится и перед кем. Иногда на несколько секунд взгляд его становился бессмысленным, словно перед обморочным состоянием. Ударом ноги Поспелов опрокинул его на спину. – Я тебе окажу помощь! И шефу доложу! Но только в обмен на информацию! Покажешь на карте, где находятся антенны–излучатели! – Я не сделаю этого! Я подписал контракт! – Сдохнешь вот здесь, как собака! — он рывками сдернул жгуты, перетягивающие ноги — кровь ударила из ран фонтанами. – Не знаю! — глядя на свои ноги, выкрикнул пришелец. — Я занимаюсь наукой, у меня редкая профессия... – Сволочь, а отстреливался, как зомбированный наемник! – Имею право, по контракту! Поспелов склонился к нему, заговорил чужим, звенящим голосом: – Мне все равно, ученый ты или диверсант. Знает тебя Абраме или нет. Ты, паскуда, залез в чужое государство. Ты готовил взрыв на атомной станции! – Нет, я не готовил! — пришелец защитился рукой. — Я специалист по корректировке сознания! – Сейчас я тебе скорректирую сознание! — Поспелов швырнул жгуты в сторону. — Полежи и посмотри на свою кровь! И подумай! Он сел в машину, развернулся всем телом ко второму пришельцу, с ужасом наблюдающему за допросом. Тот отпрянул назад, почему–то схватился за голову, видно, охранял свои бинты. – С тобой мы иначе поговорим! У тебя сознание скорректировалось? Или еще нет?Чем я дольше буду говорить с тобой, тем больше вытечет крови из твоего товарища. Ну, будешь спасать его жизнь? – Это жестоко... Это противоречит международным законам! — на хорошем английском заговорил пришелец. – Ну да, когда речь заходит о жизни одного пришельца, тогда действуют ваши международные законы, — с нарастающей силой в голосе проговорил Поспелов. — А устраивать ядерные катастрофы в чужом государстве — это нормально? Это допускает ваш гуманизм? И это не жестоко, когда гибнут десятки тысяч людей в России. Когда умирают дети, когда они в утробе матери превращаются в уродов? – Я против всякого насилия! — поспешил заверить «инженер». — Моя работа не несет гибели, смерти. Я занимался системами электронной связи. – Ты застрелил молодого парня, в упор! – Я имею право защищать свою жизнь! – А я — свою землю! И свой народ, — отпарировал Поспелов. — Но я не намерен вести с тобой дискуссии о правах. Если ты такой гуманист — спаси своего товарища. Не предлагаю тебе спасти множество людей, которые могут пострадать от вашей диверсии на ядерном объекте. Для тебя они ничего не значат. Это же мусор, недочеловеки, рабочий скот! Так заступись за своего ближнего. – Он не нуждается в этом. – Вот как? А это, ты считаешь, не жестоко? – Вам не понять нашей морали, — холодно произнес пришелец. — Наша жизнь оговорена контрактом. Смерть во имя будущего — достойная смерть. – Какого будущего? – Будущего нового мирового порядка. Мы должны избавить от вас человечество, потому что вы — неуправляемы и несете угрозу всему миру. – Это... он скорректировал тебе сознание? — Георгий кивнул на пришельца, пытающегося зажать раны руками. – Я подписал контракт! — с гордостью сказал «инженер». — И сделал это по собственной воле. – Мне действительно не понять такой морали, — глухо проговорил Поспелов. — Или ты подписал контракт с дьяволом! – Предлагаю вам не убивать его. – Потому что он знаком с советником многих президентов? – Потому что он уникальный специалист по будущности человечества. Вам это зачтется. – Да, пожалуй, — вдруг решил Поспелов и, выйдя из машины, отыскал среди камней выброшенные жгуты. Пришелец был бледен, заострился нос, побелели губы, однако взгляд показался осмысленным и чуть отстраненным. Георгий перетянул ему ноги выше колен, ударил по щекам. – Сознание в порядке? В глазах промелькнуло что–то вроде благодарности или улыбки — сказать было трудно, Поспелов еще не видел, чтобы пришельцы улыбались или как–то выказывали свои чувства, точнее, человеческие чувства. – Теперь твой черед, специалист по человечеству, — Георгий откинул пассажирское сиденье, рывком выбросил «инженера» на землю. — Попросишь – он будет жить. И с ним вместе — десятки тысяч, которых вы задумали принести в жертву во имя нового мирового порядка. Смотри, это в рамках вашей морали! Он достал капроновый буксирный трос, размахнул его ножом на две части. Накинул удавку на одну ногу и притянул ее к дереву; другую внатяг привязал к бамперу машины, стоящей на склоне. – Что? Противоречит международным законам? — носком ботинка он вздернул голову уникального специалиста. — Твои коллеги, падаль, живьем зарыли двух пилотов и егеря. А я его разорву! Спаси его! Вот тебе карта. Где расположены антенны–излучатели. Где? – Не знаю, — пришелец затряс головой. Поспелов снял машину с ручного тормоза — растянутый «инженер» завыл, цепляясь руками за камни и срывая мох. – Еще не поздно, спаси! – Он — фанат! — вдруг выкрикнул специалист на французском. — Мы работали под контролем фанатов! – А, тебе не нравятся фанаты? Кто же ты сам? – Я прибыл сюда всего месяц назад! Проходил стажировку под контролем. По контракту я не имею права знать, чем занимаются фанаты. Кровопускание на него подействовало положительно. — у специалиста по корректировке сознания просветлели мозги. – Если без условий контракта? Знаешь? – О наземных системах «Ореол» знаю, но не имею представления, где пусковые центры. – Есть и воздушные? – Да, запускают с самолетов и космических станций. Их принимают за «летающие тарелки». Эти системы ненадежны, потому что питаются от лазеров с ядерной накачкой. – Как получают энергию наземные? – За счет местных кабельных коммуникаций. – Радиус действия одной системы «Ореола»? – В зависимости от мощности источника питания. При сфокусированном излучении — до тысячи миль. Растянутый на тросах фанат хрипел и рыл землю, снятая с тормоза машина медленно, по сантиметру сползала вниз по склону... Поспелов вскинул автомат и не глядя дал очередь на звуки. «Нива» дернулась и замерла. И сразу же он услышал гул самолета, заходящего на посадку. С сопки бежал Леха–Витязь, кричал, указывая рукой в небо. – Где находится основная база? — спросил «Георгий, уперев горячий ствол в лоб пришельца. – Я находился только здесь! До конца стажировки по контракту не имел права... Поспелов достал фотографию человека с V–образным сочленением жил над переносьем. – Кто он? – Гомос–21, Виктория, — мгновенно сказал специалист. — Мой будущий шеф... – Самолет! — задыхаясь, выкрикнул Леша. — На посадку заходит! Георгий поставил «ниву» на тормоз и перерезал трос. – Зарой этого, — попросил. — В плен взяли только одного. – Я понял, — десантник завернул автомат за спину. — Может, вообще никого не взяли? Они же сами не сдаются... Этот козел Шурку, в упор! ЯК–40 заходил на посадку, отстреливая тепловые ракеты противоракетной защиты: все было как в районе активных боевых действий... Конторское руководство порекомендовало Зарембе свернуть широкомасштабную разведоперацию и оставить на месте лишь службу наблюдения и оперативную группу из нескольких человек: мол–де основной источник опасности диверсий разгромлен и теперь остается вылавливать рассеянных по Карелии диверсантов. Верить в существование неких пусковых центров, откуда взлетают «ромашки», никто не хотел, возможно, потому что никто их не видел, однако не отрицали и возможности, что у пришельцев некоторые виды спецтехники и психотронного оружия остались в законсервированном виде. Барражировавшие над «бермудским треугольником» военные самолеты и вертолеты, снабженные системами электронной разведки, более чем за сутки ничего не обнаружили. А существование еще одной, основной базы посчитали маловероятным, как, впрочем, и свидетельство десантуры о том, что в «космическом» полете она находилась в совершенно другом подземелье. Можно было понять позицию руководства: неожиданных и стремительных «побед» и так с лихвой хватало для рапорта на самый верх, а всякое усложнение проблемы как бы сгладит, сведет на нет результаты успешных операций. Единственным недовольным из всей московской команды оставался спецпрокурор, посчитавший работу разведгруппы партизанской, непрофессиональной, поскольку захвачен живым всего один диверсант, да и тот серьезно ранен. О допросе его Поспеловым никто из руководства не знал, дело было тут не в том, что Георгий пытался скрыть этот факт — считал его обычным, оперативным допросом, результаты которого годятся только для дальнейшей работы на месте. На специалиста по будущности человечества в Москве навалится вся контора, колоть его станут опытные, искушенные волки следственного дела, по специальным методикам, с использованием тонких приемов психологического давления — не так, как в лесу, на склоне сопки... Но полученных данных во время беглого допроса вполне хватало, чтобы ни в коем случае не сворачивать разведоперацию, напротив, расширять и углублять ее по новым направлениям и с привлечением больших сил и средств. Поэтому когда Поспелов доложил о показаниях пленного Зарембе, тот лишь стиснул свои золотые зубы и надолго замолчал. – Ты представляешь, что все это значит? — наконец спросил он, и правое подглазье у него слегка задергалось от нервного тика. – В общих чертах... – Ты в общих, а я знаю некоторые частности, — он потер место, где был желудок. — Например, такую фигуру, как Кевин Абраме. Наши «грушники» висели у него на хвосте лет Пятнадцать, пока не сдали нашу агентуру. Связан почти со всеми международными организациями, от ООН до Ватикана и ЮНЕСКО. Тайный советник! Один из последних друзей Арманда Хаммера, возможно, его наследник по решению некоторых общемировых проблем... Круто навалились на Россию! Пришельцы!