3
Прошла минута или две, а может быть, больше – ни один из них не глядел
на часы. Ничто не изменилось в комнате. Не скрипнула таинственно дверь, не
погас свет, не переместилась ни одна панель, и не мигнул ни один световой
индикатор. Все было, как и минуту назад, – тихо, пусто, обыкновенно. Крис
сидел рядом и загадочно улыбался.
– Что же ты молчишь? – спросил он. – Начинай.
Вадим еще раз неуверенно оглядел комнату.
– Не вертись. Модель в аппаратной. Звук включен. Говори.
– Не знаю, с чего начать, – замялся Вадим.
– Представь себе, что ты в императорском дворце в Тюильри. Или,
нет–нет, на острове Святой Елены на вилле Лонгвуд. Это его резиденция в
ссылке... Ты входишь в кабинет и у камина в кресле видишь великого
человека в лосинах и треуголке.
– Тоже мне историк – в треуголке! Это у камина? И в кресле?
– Ну, без треуголки. Ты робко кланяешься и почтительнейше произносишь
что–нибудь, добавляя при этом «ваше величество».
– Обязательно?
– Обязательно: этикет.
– А где этот чертов камин локально?
– Перед вами, шевалье.
Перед Вадимом ничего не было. Но он невольно приподнялся с кресла и,
буквально выдавливая из себя слова, спросил по–французски:
– Мы вам не помешали, ваше величество?
В ответ послышался властный мужской голос, не ослабленный и не
усиленный механической записью, – живой голос человека, находившегося в
двух шагах от вас. Он говорил не спеша, без неприязни, но и без особой
симпатии к собеседнику, однотонно, скорее задумчиво, чем равнодушно, как
говорят обычно пожилые, много видевшие и усталые люди.
– Кто может мне помешать здесь, когда я один и берег впереди пуст, а на
рейде три английских фрегата? Да еще справа за пиком береговые
артиллерийские батареи, а слева в лесу лагерь шотландской пехоты... Нет, я
не принимаю здесь, господа. Обратитесь к гофмаршалу Бертрану.
– Вы у себя в кабинете, ваше величество, и мы уже говорили с
гофмаршалом, – без тени улыбки произнес Крис.
Все это показалось бы Вадиму смешной детской игрой, если бы не этот
голос, продолжавший в той же задумчивой интонации:
– Это моя единственная привилегия, господа. Двадцать лет воевать со
всей Европой и добиться в конце концов только права не принимать без
доклада...
– Кого?
Это спрашивал опять Крис, а Вадим все еще молчал, – только сейчас дошла
до него угнетающая особенность этого разговора, в котором им отвечала
пустая комната, ярко освещенное ничто, воздух, игра света и тени на
мерцающих стенах.
– Кого, ваше величество? – поправился Крис.
– Не люблю, когда забывают об этикете, – сказал голос, – и совершенно
не выношу узаконенного здесь обращения «мой генерал».
– Кем узаконенного, ваше величество?
– Шефом моих тюремщиков, сэром Гудзоном Лоу. Был у Веллингтона болван с
графским титулом, для которого не нашлось места в свите. Чтобы унизить
меня, его и прислали сюда комиссаром. Что же мне остается, господа?
Выдерживать его по часу в приемной и забывать, что он «сэр Гудзон», если
он забывает, что я «его величество». «Хотя вы и кавалерийский полковник,
мосье Лоу, – сказал я ему, – но у меня в кавалерии Мюрат разжаловал бы вас
в конюшие». Он раздулся, как пудинг: «Вы оскорбляете меня, мой генерал». –
«Разве? – удивился я. – Так это не я, а Мюрат. Я бы попросту вас не
заметил». В отместку он запретил мне ездить верхом по берегу. На это я
предложил ему к трем фрегатам на рейде добавить еще один. Он затребовал
два и убавил мой двор на одного человека...
– У вас здесь свой двор, ваше величество? – спросил наконец Вадим.
– Двор из пяти глупцов, поехавших со мной в ссылку. И дворня. К
сожалению, у богов нет друзей. Так было и в Тюильри. Хочешь управлять
людьми – ищи пороки, а не добродетели.
– Но вас выдвинула революция, ваше величество, – осуждающе сказал Крис.
В ответ послышался совсем человеческий смешок.
– Я участвовал в шестидесяти великих сражениях, Какое вы считаете моей
самой большой победой?
– Аустерлиц... – назвал Вадим и прибавил не очень уверенно: – Маренго?
Итальянский поход?
– Восемнадцатое брюмера! – торжественно отчеканил голос. – День, когда
я сломал хребет революции.
– Вы бы могли ее возглавить, ваше величество.
– Зачем? – последовал равнодушный ответ. – Я ее ненавидел. Даже после
Ватерлоо я мог бы опять подняться на ее гребне. Любой нищий Жак охотно
пойдет с топором на богатых. Но я не хотел быть королем жакерии...
Вадим внутренне усмехнулся абсурдной необычайности ситуации. Он задает
давно истлевшему узнику Святой Елены тот же вопрос, который когда–то был
задан ему самому на экзамене по истории: почему Наполеон не возглавил
революционные силы Франции?
– А если это была ошибка, ваше величество?
– Нет. Были ошибки – другие. Непоправимые.
– Россия?
Послышался вздох и тут же шепот Криса:
– Ты слышишь оттенки? Ирония, горечь... и этот вздох? Между прочим,
звук синтетический.
Вадим не ответил – он ждал.
– Россия? – повторил голос. – Я мог бы спасти империю и после
катастрофы в России. Бросить пол–Европы союзникам, примириться с границей
на Рейне. Для реванша мне нужна была диктатура, деспотия, цезаризм –
называйте как хотите, только не повторяйте вслед за Фуше: я не разделяю
вашего мнения, сир.
Снова звякнул смешок, и голос прибавил с досадой:
– Вот моя роковая ошибка: Талейран и Фуше. Почему я не расстрелял
обоих, когда вернулся из Испании? В особенности Фуше.
Вадим слушал с закрытыми глазами – так было легче. Когда он подымал
веки, в комнату вместе с голосом входило повернутое вспять время. Оно
казалось дном колодца, налитого тьмой, которую из высокого–высокого далека
пронзал тоненький лучик света. Он освещал не эпоху, не события, даже не
тайну последних дней императора, а его душу.
– А ведь Фуше был полезен вам, ваше величество, – сказал Крис. – Ведь
это не вы, а он заложил основы полицейского государства.
Голос засмеялся опять тихо и коротко.
– Я уже обучился этой науке – создал свою полицию против министра
полиции. Если б не тяжкое бремя полководца, я связал бы ею народы... Через
головы королей и парламентов. Как–то я сказал Меттерниху: «Такому
человеку, как я, наплевать на миллионы жизней». Смешно! Я не моргнув
глазом уничтожил бы десять миллионов, если бы шла речь о судьбе династии.
А оставшиеся в живых кричали бы: «Да здравствует император!»
– Не прошло и полутораста лет, как у вашего величества объявился
последователь, – снова оборвал паузу Крис. – Он тоже душил Европу и плевал
на миллионы жизней.
– Кто–нибудь из королей Франции? Неужели Бурбон?
– Немецкий ефрейтор, ваше величество.
Снова смешок.
– Мельчают великие...
– Выключай, – рванулся Вадим. – Довольно!
