Вокруг Шарика. Человек Из Рио
Освоение чудесной «двери» открыло фантастические возможности.
Мгновенное переселение из московской квартиры в школу и тот же путь в
обратном порядке стали уже прочно усвоенным опытом. А опыт все расширялся.
Озеров побывал всюду, куда осмеливался прежде только заглядывать.
Упоителен был первый шаг по камням Парижа. Зачиналось теплое воскресное
утро. Озеров сидел один в московской квартире: соседка его еще накануне
уехала к родственникам в деревню. Он кое–как позавтракал и «вызвал» Париж.
Город возник перед ним знакомой по фильмам площадью с Триумфальной аркой
посредине. Он огляделся, двинул «окно» дальше, к аркадам Лувра, почти
вплотную приблизив его к древним каменным стенам. Между Озеровым и
столицей Франции было не более полуметра. Он подкрутил браслет, подождал
оранжевой каемки и шагнул на парижскую землю. «Окно» исчезло.
Сначала осторожно, то и дело робко оглядываясь, он двинулся вперед,
смешавшись с прохожими, и вскоре понял, что осторожность ни к чему. На его
ковбойку и джинсы никто не обращал внимания. Идет ничем не приметный
паренек с окраины, должно быть провинциал, потому что часто
останавливается и глазеет на то, к чему парижане привыкли с детства. Но,
пройдя два–три квартала, он перестал останавливаться, даже не
интересовался названиями улиц, потому что рю де Ришелье звучало для него
так же прекрасно, как и рю Риволи; он просто шел, сворачивая куда–нибудь,
одних обгоняя, другим уступая дорогу, смущенно отворачиваясь от
насмешливых глаз своих парижских ровесниц. Порой, проходя мимо
какого–нибудь магазина, он, словно не веря себе, дотрагивался до окна,
украшенного товарами, и пальцы ощущали прохладу стекла или осторожно,
незаметно, чуть–чуть касались ствола дерева на обочине тротуара – дерева,
которое помнило, должно быть, и коммунаров Парижа, и Гюго, и Золя. Может
быть, именно отсюда любовался Маяковский перспективой улочки, сбегавшей к
набережной Сены; может, именно здесь пришло ему в голову стихотворное
объяснение в любви к красивейшему городу мира. «Я в Париже, в Париже, –
шептал Озеров, – слышите, Петр Кузьмич, уважаемый директор! Вы думаете,
что я сижу сейчас у вас в Федоскине, а я шагаю по набережной Вольтера!»
Так он прошел мимо грузовичка, с которого шофер в вельветовой куртке
сгружал на тротуар какие–то ящики.
– Эй, Жан! – позвал шофер.
Озеров оглянулся.
– Вы мне? – спросил он по–французски.
– А кому же еще?
– Я не Жак.
– Ну, Жак. Помоги–ка ящики перетаскать на третий этаж. Профессор
заплатит.
Озеров носил ящики, пока у него не заболела спина, но когда наконец все
они были водворены в профессорскую квартиру, ее хозяин, молчаливый старик
с седой эспаньолкой, не говоря ни слова, уплатил ему двадцать франков.
– А я что говорил? – озорно ухмыльнулся шофер. – Поехали.
– Куда?
– Тут бистро за углом. Согреемся.
– Так ведь не холодно.
– Для аппетита, чудак.
Бистро оказалось узкой, длинной комнатой, похожей на трамвайный вагон.
Озеров, как истый парижанин, не моргнув глазом выпил бокальчик чего–то
горячительного, но безвкусного, к тому же еще противно молочного цвета и
пахнущего анисовыми каплями. Но как это называется, спросить не рискнул. К
тому же шофер торопился:
– Шагай, Жак. Может, еще встретимся. Чао.
– Чао, – шиканул Озеров.
В голове у него шумело. Сердце пело: «Я в Париже, в Париже, в
Па–ри–же!" Домой он вернулся только к вечеру, истратив все свои франки. Он
съел кусок мяса в теоном кабачке у рынка, попробовал кавальдоса, который
оказался не вкуснее самогона, проехался на метро и добрый час отдыхал под
кронами Тюильрийского парка. Где–то на окраине у забора, оклеенного
афишами велогонок, он «вызвал» свою московскую комнату и повалился на
постель, даже не сняв ботинок, – так гудели ноги. И, уже засыпая,
вспомнил, что, пожалуй, никто и не заметил, как он появился в Париже и как
оттуда исчез.
После парижской прогулки у Озерова, что называется, разыгрался аппетит.
«Окно» уже не удовлетворяло его: он стремился к открытой двери. И сезам
отворялся поочередно то в Риме, то в Лондоне, то на каналах Венеции, то на
пляжах Дубровника или Ниццы. Озеров где–то читал, что Валерий Чкалов
мечтал полетать, «вокруг шарика», имея в виду нашу планету. А Озеров
осуществил эту мечту без самолета, без риска и без гроша в кармане: добрый
джинн, к сожалению, не снабжал Аладдина валютой, а случаев, подобных
встрече с парижским шофером, увы, больше не было. Приходилось поэтому
сокращать свои прогулки по глобусу или закусывать, скажем, в лондонском
Гайд–парке на травке захваченными из дому бутербродами с любительской
колбасой. Однажды он угостил этой колбасой бродягу на побережье Тихого
океана, и тот объявил, что в жизни не ел ничего более вкусного. Колбасу
запивали краснодарским чаем из термоса, а в ответ бродяга попотчевал
Озерова пивом в закусочной мотеля на федеральном шоссе.
Волшебная дверь далеко не всегда сулила только одни удовольствия.
Однажды Озеров открыл ее в часы занятий в школе, когда у него не было
уроков. Он осторожно, стараясь, чтобы никто его не увидел, пробрался к
себе, закрыл дверь и начал волнующую игру с браслетом, когда тот, как
живой, отвечая на прикосновение пальцев, отдавал им свое тепло. Теперь
нужно было только указать точку на карте. Озеров задумался: города надоели
– вечная сутолока на улицах, бензиновая вонь, крикливая, как базарная
торговка, реклама. Может быть, в горы, на альпийские луга или вершины? Но
костюма нет подходящего: пиджак да рубашка – пожалуй, холодно будет. А
если в джунгли? Куда–нибудь в Индонезию или на Соломоновы острова? Но тут
же подумалось о разнице во времени, хотя он и не помнил точно, какая она,
– вдруг там уже поздний вечер? А на берегах Амазонки, пожалуй, даже ночь.
Лучше всего махнуть по Пулковскому меридиану в Экваториальную Африку.
Озеров попытался представить себе каргу африканского материка и сейчас же
запутался: где Конго, где Нигерия, – по памяти не сориентируешься. Еще
попадешь в Анголу, к португальским колонизаторам. Впрочем, Ангола,
кажется, много западнее, на Атлантическом побережье. Южная Африка не
манила. Из книг Озеров знал о вельде – степь, полупустыня, – в общем, не
очень интересно. Тут вспомнилась как–то прочитанная книга о путешествии по
Верхнему Нилу: леса, озера, болота – как раз то, что нужно. Озеров тотчас
же дал указание: где–нибудь у истоков Нила. Браслет в таких случаях, когда
указание не было точным, давал движущийся пейзаж.
Так и случилось. Показалась порожистая река, мутная накипь пены,
красноватые отмели. Промелькнула лодка с неграми в белых рубахах. В
илистой пойме дремали неподвижные, как бревна, крокодилы. Вспучивались
пузыри в густом сером иле, что–то противно булькало. Мимо! В «окне»
показалось грязное озерко или большая заводь со скалистыми берегами; на
желтых камнях сидели незнакомые птицы. Озеров перемахнул на
противоположный берег, где деревья подымались словно из воды: их
обнаженные корни уходили в тихую рыжеватую муть. Он «подвигал» берег то
вправо, то влево в поисках прохода, и проход нашелся – даже не тропа, а
дорога, по которой сквозь заросли как будто тащили к берегу связку бревен.
«Слоновый водопой? – подумал Озеров. – А есть ли здесь слоны?" Географию
он знал плохо и раздумывать над этим не стал. Он только помедлил минут
пять, но в «окне» все было спокойно. Тогда он приблизил устье дороги,
перевел синеву рамки в оранжевость и вышел на берег неведомой и поэтому
уже манящей реки.
Когда он впоследствии вспоминал об этом, первым возникало в памяти
ощущение удивления и взволнованности, родственное тому, что он испытал во
время своей прогулки в Париже. Волновала необычайность самого приключения,
чудесная его основа, и это волнение, уже притупившееся в неоднократных его
прогулках по глобусу, снова овладело им со всей остротой и силой
первоначальности. Он то и дело повторял вслух: «Неужели же это возможно
или я схожу с ума?" Каждый шаг поражал, каждый шорох в траве ли, в кустах,
каждый хруст ветки под ногами или крик птицы над головой заставляли
вздрогнуть, оглянуться и вновь изумиться увиденному. Казалось, он был на
другой планете: все кругом было незнакомо – деревья, кустарник, цветы,
бабочки. Возможно, он где–то читал об этих сине–зеленых, точно
лакированных листьях на невысоких – в человеческий рост – кустах, но одно
дело читать, а другое – сорвать лист с куста и видеть, как стекает с
излома желтовато–изумрудный, густой, как мед, сок. В эти минуты Озеров
чувствовал себя самым счастливым человеком на земле – он жил в атмосфере
сказки, в которую можно было поверить только во сне, но которая стала до
жути реальной явью.
Иногда он кричал, как грибники в подмосковном лесу: «Ау! О–го–го!»
Никто не отвечал ему, кроме звуков леса, никто и не пугал его – ни
человек, ни зверь – в этом странно молчаливом и безлюдном лесу. Даже змеи
не шуршали в придорожной траве. «Может быть, это особый изолированный
заповедник?" – подумал Озеров и тут же убедился в обратном. Не обратив
внимания на явно кем–то разбросанную по тропе большую охапку
свежесрубленных веток, он легкомысленно ступил на нее и сразу же
провалился в темную и глубокую, как колодец, яму.
Он упал, удачно миновав крепкий, двухметровый, заостренный, как пика,
кол, врытый посреди ямы, видимо рассчитанный на существа крупнее и
массивнее человека. Но столь же острый камень на дне ее больно порезал ему
губу и щеку. Губа тотчас же вспухла, и рот наполнился кровью. Озеров
сплюнул кровь раз, другой, облизал порез языком – крови уже не было.
«Теперь йодом бы смазать, – подумал он, – мало ли какие бактерии на этом
проклятом камне». Но йода тоже не было. Он встал и огляделся – проникающий
сверху, сквозь продавленные ветки свет позволял рассмотреть окружающее. В
яме было сухо, а стены ее казались отвесными, даже немного наклонными
внутрь. Но не это испугало Озерова, заставило его в ужасе отпрыгнуть в
сторону, а большая, как кошка, бледно–зеленая ящерица с выпученными
по–крокодильи глазами. Ящерица, однако, испугалась не меньше его, молнией
метнулась вверх по стене, но, не осилив и полутора метров, беспомощно
сползла на дно: яма была вырыта так хитро, что ни одно животное не могло
преодолеть ее отвесных и в то же время сыпучих стен.
«Надо удирать отсюда, пока не поздно», – решил Озеров и повернул
браслет. Мгновенно стены ямы превратились в знакомые стены его комнаты.
Еще шаг, и все, принадлежавшее прошедшим минутам, – река, заросли, яма и
ящерица – осталось только смутным воспоминанием. Увы, не все!
Бледно–зеленое чудище теперь сидело в углу его школьной каморки. «Когда же
она проскользнула?" – перепугался Озеров и предусмотрительно вскочил на
кровать. Ящерица по–прежнему сидела в углу под стулом, рядом с парой
стоптанных тапочек. Диковинное соседство!
– Только прыгни! – сказал Озеров и поискал глазами оружие.
Над кроватью висела только гитара. Сойдет! Он схватил ее, как теннисную
ракетку, и приготовился отбить нападение. Но ящерица не нападала – она
по–прежнему только изучала его своими выпуклыми неподвижными глазами.
Тогда он дотянулся до двери гитарой и толкнул. Зеленая тварь шмыгнула в
щель с такой быстротой, что Озеров, выглянув в коридор, увидел только ее
плоский хвост, скрывшийся в приоткрытой двери седьмого «А», где шел урок
географии.
Дикий вопль и стук двери последовали одновременно. Из класса выскочила
географичка и помчалась наверх в учительскую. Озеров заглянул в класс.
Сказать, что там творилось нечто неописуемое, – значит ничего не сказать.
Кутерьма в комическом фильме, схватка у входа на стадион, когда
какой–нибудь смельчак рискнет объявить, что у него есть лишний билет, лишь
приблизительно передали бы дух великой охоты, овладевший семиклассниками.
Девчонки забрались на парты и визжали, перепрыгивая друг к другу.
Мальчишки ползали на коленях под партами, барабаня по полу кто книжкой,
кто ремнем. Визг, хохот и крики сливались в невообразимый галдеж, в
котором разобрать что–либо было совершенно невозможно. Только Пашка
Сысоев, знаменитый школьный юннат, пытался придать ему какие–то
организованные формы. В одной майке, размахивая сброшенной капроновой
курточкой и стараясь перекричать всех, он истошно взывал: «Гоните ее к
доске! В угол! Сюда!" Тут Озеров, опасаясь последствий, к каким могла
привести неосторожность Пашки, бросился ему на помощь. И когда наконец
обезумевшая ящерица пошла на них, как гонимый волк на охотников, Пашка,
вырвавшись вперед, грохнулся на пол плашмя и прикрыл ее курткой, как
сетью. Восторг охотников и мытарства пойманной жертвы не заинтересовали
Озерова. Он поскорее ушел, стараясь не встретиться с бежавшими уже по
лестнице директором и комендантом.
Потом он узнал, что ящерицу ребята отвезли в Москву в Зоопарк и там ее
забрали в террариум и очень удивились, почему это дитя тропиков оказалось
на воле в подмосковном селе Федоскине. Из Зоопарка даже приезжал
специалист и всех об этом расспрашивал, но Озеров из предосторожности
уклонился от встречи.
Второй случай опасной игры с браслетом произошел отчасти по вине
географички, той самой, которая так испугалась заморской гостьи. Звали ее
Зоей Павловной, но все учителя называли ее Зоей, а за глаза даже Зойкой,
потому что, как выразился директор, она была «безбожно моложе всех».
Озеров ей нравился, она откровенно с ним кокетничала, но все ее женские
хитрости обезоруживала его застенчивость и внешняя мрачноватость. В этот
поздний майский вечер Зоя почему–то задержалась в школе до темноты и, уже
уходя, заметила сидевшего у себя Озерова.
– Что это вы в такой духоте сидите? – удивилась она. – На улице лето.
Пошли гулять.
– Не хочется, – поежился Озеров.
– Пошли, пошли, – атаковала Зоя, – закругляйтесь – и на пруд. Я уже раз
купалась. Вода как в ванне.
Озеров, успевший за эти дни выкупаться в Средиземном море и в Тихом
океане, брезгливо поморщился:
– В таком болоте? На дне ил. Берег грязный.
– Конечно, это вам не Рио–де–Жанейро. В море лучше. Только мы, к
сожалению, не можем перенести море в Федоскино.
– А вдруг? – загадочно сказал Озеров. Его словно что–то подхлестнуло. –
Хотите в Рио?
– Вы мечтатель, Андрюша. Только не повторяйте Остапа Бендера.
Удовлетворимся нашим благословенным прудом.
– Серьезно, хотите? – жарко зашептал Озеров, теряя последние остатки
осторожности. – Хотите, будут и море, и пляж? Знаменитейший пляж
Копакобана.
– А вы не рехнулись, Андрюша?
Но Озеров уже повернул браслет. К ногам Зои выплеснулась и откатилась,
шурша по песку, невысокая пенистая волна. Берег казался кремовым,
сверкавшим на солнце, как перламутровая раковина. Комнату залило
ослепительным светом. «Кто–нибудь увидит с улицы, испугается, будет
кричать: «Пожар!" Ведь у нас уже вечер, темнеет, – подумал Озеров. – Ну да
ладно, будь что будет!»
– Идем! – крикнул он и вытолкнул онемевшую от удивления Зою за
оранжевую рамку на пляж.
Она оглянулась и умолкла. Ни школы, ни Подмосковья, ни темнеющего
вечера не было. Океан сверкал, как хрустальное зеркало. Над жемчужным
берегом пылала беспримесная тропическая лазурь. Пляж был пустынный и
ровный; чуть поодаль, ближе к городу, на нем уже гоняли футбольный мяч. А
еще дальше, где тянулась вдоль берега белая полоса небоскребов, пляж
пестрел шезлонгами и купальщиками, как пятнистая картинка абстракциониста.
– Где мы, Андрюша? – прошептала Зоя.
– В Рио–де–Жанейро, – весело сказал Озеров. – В бухте, за городом.
Он разделся и бросился навстречу волне.
– Идите сюда! – крикнул он Зое. – Что вы стоите, как сомнамбула? Вы же
хотели купаться.
Зоя, действительно как сомнамбула, медленно сбросила платье и вошла в
воду.
– Это какое–то колдовство, Андрюша. Где мы?
– Я же сказал: в Рио.
Зоя стояла по пояс в воде, растерянно озираясь. Она все еще ничего не
понимала. Набежавшая волна накрыла ее с головой.
– Море! – закричала она. – Ей–богу, море! Настоящее, соленое! Ничего не
понимаю!
– А вы плывите сюда и все забудьте.
Минуту спустя они уже ни о чем не думали и ничего не ощущали, кроме
моря и солнца, теплой, солоноватой волны и жемчужного берега.
– Кто–то идет, Андрюша, – вдруг сказала Зоя, – к нашей одежде идет. Вон
посмотрите.
По берегу к воде шел человек в форменной фуражке и куртке.
– Полицейский, наверно, – всмотрелся Озеров.
– Я боюсь, Андрюша.
– Чего? Мы никого не убили и не ограбили. Что может сделать нам
полицейский? – с наигранной бодростью проговорил Озеров.
Впрочем, он сам был не очень в этом уверен.
– Нет–нет, я боюсь, – испуганно твердила Зоя. – Мне страшно. Я хочу
домой.
Озеров, стоя по пояс в воде, повернул браслет, и на море, почти
вплотную над водой, возникла знакомая школьная комнатка. В тусклой на
солнце, но все же заметной оранжевой каемке они увидели постель, темное
окно, настольную лампу.
– Влезайте скорее, а я одежду принесу.
Озеров помог Зое забраться в комнату, как в лодку из воды, – и все
пропало, Зоя и комната. Он был один в Бразилии, один в океане. Только
вдали на берегу стоял у воды полицейский.
– А девчонка где? – спросил он, когда Озеров вышел на залитую водой
кромку пляжа.
«Ну и ну, я же его понимаю, – весело удивился Озеров, – выучил все–таки
португальский. И без пластинок, с одним словарем. И разговаривать смогу.
Пусть спрашивает». Стараясь держаться как можно непринужденнее, он
торопливо оделся и взял брошенные Зоей платье и туфли.
– Где девчонка? – повторил полицейский. – Вы вдвоем были. Где она?
Утонула?
– Почему? – картинно удивился Озеров. – Просто вынырнула в другом месте
и убежала.
– Куда? На берегу ее нет.
– Прячется, – засмеялся Озеров. – Она не любит полиции.
– А ты иностранец, – сказал полицейский.
Озеров пожал плечами: что ж, мол, тут поделаешь. Полицейский
подозрительно оглянулся: его явно беспокоило отсутствие спутницы Озерова.
– Где тут спрячешься? – с сомнением произнес он. – А утопить ты ее мог.
Думал, от берега далеко – не заметим. Иностранец к тому же. И полиции не
любишь. Пойдешь со мной.
Дело осложнялось. Перспектива познакомиться с полицейским участком в
Рио Озерова не прельщала. Он огляделся: на пляже никого не было, песчаное
поле простиралось до города. «Рискнуть, что ли? Рискну». То, что произошло
дальше, оказалось для полицейского больше чем неожиданностью. На фоне
пустынного пляжа и зеленой океанской волны возник, как привидение, образ
молодой женщины в мокром купальнике. Она стояла как бы на полу деревянной
хижины, у которой срезали переднюю стенку. Ожившая фотография или кадр из
фильма, неизвестно каким образом проецированного на морском берегу.
– Как видишь, не утопил, – насмешливо заметил Озеров.
– Санта Мария! – заикаясь, проговорил полицейский и перекрестился.
Озеров измерил глазами расстояние между собой и полицейским –
«три–четыре шага, не меньше: не успеет» – и одним прыжком очутился возле
Зои, в то же мгновение исчезнув для человека из Рио, как и тот исчез для
него. А у Зои даже губы задрожали, не от испуга – от радости.
– Идите в класс и переоденьтесь. Потом все объясню, – сказал Озеров и
чуть не вытолкнул ее из комнаты.
Ему очень хотелось посмотреть, как выглядит сейчас полицейский из Рио,
но он удержался от искушения. Надо было срочно придумать разумное
объяснение. Любое, кроме правды. В то, что произошло, не поверил бы даже
Эйнштейн.
Зоя вернулась переодетая наспех – даже платье поправить не успела: так
томило ее любопытство.
– Я с ума схожу, Андрюша. Что это было?
– Ничего особенного.
– Но где, где мы купались?
– В пруду.
– Не разыгрывайте. Ведь утро было или день, а у нас сейчас ночь! И море
было, и пляж. И полицейский на берегу.
– Вы приняли за полицейского рыболова с ведерком. Он ставил вершу.
– Ничего не понимаю. Как же я здесь очутилась?
– Вы бросили одежду и убежали. Должно быть, испугались. Иногда это
бывает во время внушения.
– Какого внушения?
– Честно говоря, я проделал с вами небольшой психологический опыт, –
начал импровизацию Озеров. – Помните, вы сказали: это вам не
Рио–де–Жанейро. Вот мне и захотелось пошутить.
Она все еще не понимала.
– Вы, конечно, знаете, что такое внушение. Можно внушить желание,
требование, действие какое–нибудь. Но можно внушить и ложные ощущения,
ложные чувства – галлюцинации. Одна из форм гипноза, если хотите. Чисто
природное свойство, как у Куни или Вольфа Мессинга. Я совсем недавно
обнаружил его у себя. Ну и внушил вам свое представление о Рио–де–Жанейро,
вызвал у вас ощущение утра, моря, незнакомого вам пейзажа. Вы плескались в
пруду, а вам казалось, что вас подымает волна океана. Просто, в сущности.
Зоя вдруг облегченно вздохнула.
– Наконец–то все объяснилось по–человечески. А то я боялась и подумать:
колдун вы или черт?
– Зоенька, – взмолился Озеров, – вы же диамат изучали!
– Подумаешь, диамат! – Она почти восхищенно взглянула на Озерова. – Вы
теперь можете сеансы давать. В Колонном зале или в Политехничке. Честное
слово, можете.
Озеров вскипел.
– Молчите лучше – сеансы! В школе узнают – проходу не дадут. Только
имейте в виду: я все отрицать буду. Вы же в дурочках останетесь.
– Не злитесь, – миролюбиво согласилась Зоя. – Не подведу. Но хоть
передо мной не скромничайте, вы же талант. И потом, я опять хочу в
Рио–де–Жанейро! Пусть неправда, но это так чудесно! Внушите, Андрюша,
умоляю.
– Только не приставайте, – вздохнул Озеров, – как–нибудь, в свое время.
