3. Смысл Ложных Солнц. Бородатые Младенцы
Рассвет пережили все, как на Земле в тихий солнечный день.
На Гедоне сутки на четыре часа короче, да и усталость взяла свое.
Первый рассвет на планете Капитан и Малыш проспали. Они не слышали даже,
как опять аккуратно выбритый Пилот с неразлучным излучателем ворвался в
комнату вместе с солнцем:
– Вставайте, старики! Уже завтрак готов. Не завтрак – пир! И ракетку
успел обследовать – прелесть!
Доктору уже подобрали комбинезон на великана, чтобы втиснуть его ноги в
гипсе, и он был счастлив.
– На прощанье могу поделиться предположением. Все ложные солнца –
пространственные отражения одного, настоящего. Оптическое выражение
многомерности пространства. На Гедоне эти пространственные грани оказались
фактически иными, чем на Земле. А вот Пилот не верит.
– Бред, – сказал Пилот. – Не признаю геометрии, не подчиненной глазу.
– Математика уже давно разработала геометрию многомерного пространства,
– возразил Капитан.
– А жизнь меня до сих пор не убедила, что параллельные пересекаются, а
несовместимые точки совпадают. Пусть мне это физика подтвердит.
– Оптика тоже физика, – сказал Алик, но Пилот даже не удостоил его
ответом, только рукой махнул.
– Может, вы и разгадаете смысл этих тусклых фонарей на небе, а мое
время кончилось, – вздохнул он и вышел.
Ракету к полету готовили все, кроме Библа. Он играл в шахматы с
Доктором. Все три партии Библ выиграл без труда, хотя Док и думал над
каждым ходом по полчаса.
– Силен, – сказал Док. – Если с таким же успехом поиграете с хозяевами
Гедоны, я им не завидую.
– А честно: вы верите в этих хозяев?
Док усмехнулся:
– Честно? Верю. И очень жалею, что нам не повезло с этой аварией. Мы бы
решили задачу до вас.
А на черном зеркале каменного плацдарма ракета была уже готова к
полету. Малыш, давно уже освободившийся, шепнул Капитану:
– Вы тут проводите их, помахайте платочком, а мы с Аликом на вездеходе
покружимся. Туда–сюда, не далеко, не близко. Проверочка не помешает. –
Малыш полез в кабину вездехода.
Алика мутило от вони и пыли, поднятой ракетой, першило в горле.
Вздохнулось свободно, лишь когда Малыш включил кондиционерку и вездеход
рванулся вперед над черным глянцем пустыни. Он шел на воздушной подушке
плавно, сохраняя один и тот же уровень. Но однообразие раздражало: ну и
планеточка, кто только ее так выгладил! И зачем бродить здесь по сплошной
плите без единой травинки. Никакой жизни – ветер да пыль. Алик высказал
свои сомнения Малышу: куда это они едут, удаляясь от станции?
Малыш указал на пылевой с зеленоватым оттенком двухметровый волчок,
кружившийся в лучах бледно–зеленого солнца.
– Меня тот смерчик интересует. Видишь?
– Пыль, – сказал равнодушно Алик.
– Не похож на земные. Конуса сближаются основаниями, а не вершинами.
Малыш включил экранирующий механизм, предохраняющий корпус машины от
любого излучения и радиации. «На всякий случай», – пояснил он, бросая
вездеход навстречу пылевому волчку. Вблизи он оказался тускло–прозрачным,
как давно немытое окно. Вездеход вошел в него, даже не покачнувшись.
Обыкновенная пыль. Но она не отстала, смерчик, обтекая машину со всех
сторон, двигался теперь вместе с ним, затемняя видимость. Малыш перевел
рычажок на шестую скорость, вездеход бросило вперед, даже зеленое солнце
осталось позади, но смерчик не отставал, обтекая их плотной пылевой
оболочкой. Алику показалось, что она начала зеленеть все гуще и гуще. «Как
ряска на болотце», – вспомнил он.
– А не повернуть ли назад?
Малыш засмеялся, даже не взглянув на Алика.
– Все они здесь чокнутые, сынок. Не подражай. Чего бояться? Электроудар
нам не страшен: корпус экранирован. Пропасть? Перепрыгнем. Мираж? Так он
нам и нужен. Мы с тобой за миражами охотимся. Сафари в черной пустыне.
Ать–два!.. Что это?
Зеленый смерчик вдруг раскололся и пропал, обнаружив грунтовую дорогу,
скорее даже аллею меж рядами деревьев, вымахавших метров в сто пятьдесят,
с большими узкими листьями наверху, обращенными ребром к солнцу. Алик
сразу узнал: эвкалипты, да еще выстроившиеся так ровно, словно их
специально высадили. Вполне земной двадцать первый век где–нибудь под
Мельбурном. И красные крупные цветы на подстриженных кустах говорили не о
силурийской первобытности, а о вполне современной, ухоженной парковой
культуре.
Но сообщить свою мысль Малышу он не успел. Малыш, не раздумывая, бросил
машину в проход, спустил скорость до единицы и затормозил. Пустыни уже не
было. Ни черного глянцевого катка, ни пяти солнц, разбежавшихся по небу.
Светили два: одно – бледно–зеленое и ложное, не греющее, а другое –
обычное, горячее, как в курортную жару на Земле. Мельбурнская эвкалиптовая
аллея заворачивала впереди к зарослям высокого кустарника, похожего на
акацию. От цветов на кустах шел одуряюще пряный запах.
– Вот тебе и мираж, – сказал Малыш.
Алик, не отвечая, открыл дверцу и выпрыгнул на дорогу.
– Осторожней! – предупредил Малыш.
Но Алик уже хлопнул по вытянутому к небу стволу, Потом нагнулся,
потрогал траву и, подняв камешек, швырнул его в кусты. Какие–то пестрые,
совсем земные бабочки вспорхнули и закружились над цветами.
– А где же палеозой? – спросил Алик.
Ему не хотелось никуда уходить. Чудесный оазис, возникший посреди
черного камня, не отпускал, как далекое видение Земли.
– Обмяк, – скривился Малыш и сплюнул на дорогу в открытую дверь. –
Цветочки, травка... Ты еще станцуй на лужайке. А как назад ехать будем?
Алик взглянул туда, откуда вездеход вырвался на эту дорогу. Пылевой
смерчик, обтекавший их, исчез вместе с пустыней. Калитка в рай открылась и
растаяла.
– Ты думаешь, мы где? – спросил он.
– Мираж. Только это не мираж, а что–то другое, – сказал Малыш, избегая
гипотез.
– Я понял, почему пять солнц. У каждого свое пространство и время. Свой
мир. Сейчас мы в мире зеленого солнца.
– С физикой это мало–мало не согласуется, – усомнился Малыш: его
практический ум не воспринимал чуда. – Поехали–ка лучше выход искать.
Он увеличил мощность воздушной прослойки, вездеход легко перемахнул
кусты у дороги и плавно поплыл над красными пригоршнями цветов,
рассыпанных по явно подстриженным веткам. Впереди путь прикрывала рощица,
уходившая вправо и, казалось, нигде не кончавшаяся. Впрочем, слово
«рощица» явно не подходило: вблизи она оказалась зарослями гигантских
папоротников, о которых так много говорили Пилот и Док. Толстые
многометровые стволы, сгибавшиеся под собственной тяжестью, были утыканы
листьями, похожими на куски листового железа. Задевая друг друга, они не
шуршали, а скрежетали с противным металлическим скрипом.
– Эти не перепрыгнешь, – сказал Малыш, поворачивая вездеход вдоль
папоротников над седыми метровыми мхами.
То был действительно палеозой – лес из глубин земной предыстории. Алик
видел его именно таким: оживленным чудесами безлинзовой оптики на
видоэкранах музеев биологической эволюции на Земле. Папоротники, похожие
на пальмы с лохматой, не ветвящейся кожурой, папоротники, кустящиеся, как
чудовищно увеличенный подорожник, или стелющиеся по земле, пробивая
жирными, колючими листьями могучую толщу мхов. Пахло болотом и гнилью, как
в сырых, заросших оврагах земных заповедников. Алику не случайно пришло на
ум такое сравнение: что–то от заповедника было и в этом
декоративно–палеозойском лесу. Словно кто–то обрубил его, огородил
подрезанной лентой мхов и поместил бок о бок с белой акацией и строем
заботливо ухоженных эвкалиптов. Палеозой рядом с субтропиками
современности, дистанции в сотни миллионов лет, а Малыш прошел ее на своем
вездеходе за четверть минуты.
Ехали молча и настороженно, с чувством затаенной тревоги. Что за мир?
Где разум – его хозяин, тасующий геологические эпохи и прячущий их в
клубах зеленой пыли? И главное, можно ли вернуться назад, к родной частице
Земли в захламленных комнатах наблюдательной станции? Длительность пути не
пугала: позитронный двигатель вездехода не нуждался в заправке «горючим» –
хватало солнечной радиации, пищевая синтетика в запасных контейнерах
обеспечивала многодневный вариант странствий.
А дальше?
– Странно, – сказал Алик.
Малыш не заинтересовался, что еще странно в этом и без того странном
мире, и Алику пришлось пояснить.
– Обрати внимание: нет ни птиц, ни зверей. Одни бабочки. Останови на
минутку.
Остановились. Свернувший в сторону палеозойский лес был темен, глух и
бесшумен. Эвкалиптовая аллея по–прежнему уходила вперед, петляя в
кустарнике. По сторонам разбегался совсем уже незнакомый подлесок – не то
кизил, не то боярышник с длинными красными ягодами. И здесь ни одного
перебежавшего дорогу зверька, ни одной вспорхнувшей с ветки на ветку
птицы.
– Великое безмолвие леса, – сказал Алик.
– Погоди, – отмахнулся Малыш и прислушался.
Из–за дальних кустов в зеленой чаще донеслось не то кваканье, не то
писк. Чем больше прислушивались, тем отчетливее разнообразились звуки.
Иногда писк переходил в визг, что–то хрюкало или булькало и опять надсадно
взвизгивало.
– Кошки, – подумал вслух Алик.
– Нет, не кошки. Ты был когда–нибудь в детских яслях? Для
двух–трехмесячных.
– Нет.
– Точь–в–точь, только громче.
– Откуда же здесь ясли?
– А я знаю? Может быть, обезьяны?
– Подойдем, а?
– Подойти–то недалеко, – поразмыслил Малыш. – Вездеход придется
оставить. Я только включу защиту. Мало ли что...
Побежали. Что–то невидимое отбросило их у двухметровых кустов. Словно
напоролись на прозрачную, туго натянутую полимерную пленку. Обошли кусты
справа, открылся проход. Далее пленка опять не пустила, но позволила
увидеть все, что прикрывала защита.
Малыш и Алик не произнесли ни слова, настолько все увиденное ошеломило
их, настолько не походило на то, что они предполагали увидеть. В
пространстве, соразмерном баскетбольной площадке, свободно парили в
воздухе, лежали, висели и ползали люди, внешне ничем не отличавшиеся от
земных. Высота воздушной прокладки между ними и грунтом не превышала
полутора метров, а сам грунт был покрыт газоном не газоном, а чем–то вроде
ярко–зеленого мха или пуха. Барахтавшиеся над ним люди, казалось,
пребывали в состоянии невесомости, причем не падали и не взлетали, а
держались на одном уровне с полной непринужденностью. Все это были молодые
мужчины, лет тридцати или меньше, успевшие обрасти, как древнехристианские
монахи, не знавшие с юношеских лет ни бритвы, ни ножниц. Но волосы у них
не росли ниже шеи, загорелая, без единого волоска кожа даже поблескивала,
как у спортсменов–пловцов. По сложению они походили на Малыша, только тот
был выше и шире в плечах, да и мускулатура их казалась равномерней и
гармоничней. И какая странная потенциальная гармония, подумал Алик: она не
служила телу, не управляла им. Сложенные, как античные боги, эти бородатые
мужи были беспомощны, как младенцы: они лежали на спине и сучили ногами,
пуская пузыри изо рта; не ходили, а ползали, может быть потому, что
воздушная подушка не позволяла ходить, или потому, что ходить не умели.
Они шевелили пальцами и издавали звуки, даже отдаленно не напоминавшие
человеческую речь. Мычание или курлыканье, визг, писк, свист или бульканье
то и дело переходили в истошный крик, какой только позволяли их развитые
легкие. Даже повторявшихся междометий не было слышно – взрослые ползунки
не общались меж собой, гомон их был бессмысленным и бессвязным, просто
естественной, природной тренировкой языка, челюстей и голосовых связок.
Они действительно были младенцами, хотя по внешнему виду любой мог быть
мастером спорта. Когда такой «мастер» издавал свой истошный, надсадный
крик, над ним немедленно появлялась ярко–зеленая трубка или свисток, а
точнее, соска с присущей ей функцией: ее сразу же хватали жаждущие ребячьи
губы. Она не материализовалась из воздуха, не возникала из ничего, а
просто приобретала цвет, доселе почти незаметная в неярком блеске зеленого
солнца. Такие соски в несчетном множестве болтались по всей площадке на
таких же еле видимых шлангах, тотчас же превращавшихся в тоненькие зеленые
струйки, должно быть, вкусной и питательной жижицы, потому что бородатые
младенцы, с присвистом насосавшись, отваливались насыщенные, довольно
урча.
– Вот тебе и детские ясли, – сплюнул Малыш, – смотреть противно!
– А почему они в воздухе?
– Какой–нибудь гравитационный фокус. Такая воздушная люлька гарантирует
от неожиданностей.
– Так они же взрослые. Может быть, это сумасшедший дом?
– А я знаю? – озлился Малыш. – Встретились с чужим разумом. Ура!
Раздевайся и булькай – вот тебе и контакт.
Он не закончил фразы: что–то сверкнувшее в воздухе полоснуло его по
плечу – не то стальная проволока, не то серебристый лучик, тотчас же
исчезнувший. Страшная боль ожгла его. Даже дышать стало трудно. Но куртка,
должно быть, все же смягчила удар: левое плечо и рука хотя и онемели, но
не утратили подвижности. В ту же секунду охнул от боли Алик. Серебристая
змейка хлестнула его по ноге, и только одежда, не подпустившая ее к телу,
позволила ему удержаться и не упасть.
В двух метрах от них, в проходе между кустами, откуда они вышли к
площадке, возвышался голый бородач, такой же, как и булькавшие за пленкой,
но твердо стоявший на ногах и управлявший руками. В правой была зажата или
металлическая зажигалка, или ручной фонарик, во всяком случае что–то
похожее. Позади толпились лохматые, как и он, парни, с глазами
осмысленными и разумными. Впрочем, эпитет «разумный» можно было употребить
лишь в сравнении с их ползающим за пленкой подобием. Едва ли можно назвать
разумной горевшую в этих глазах слепую жестокость, нерассуждающую
мальчишескую злость.
– Стой! – крикнул Малыш и прыгнул к бородачу.
Тот едва успел взмахнуть рукой, как что–то металлическое, зажатое между
пальцами очутилось в руке Малыша. Теперь серебристая змейка хлестнула уже
по голому телу бородача. Он тоненько всхлипнул и упал мешком. Но задние не
отступили. Их сверкнувшие лучики метнулись к Малышу, а он успел увильнуть,
рухнув во весь свой двухметровый рост под ноги нападавшим, и оттуда тем же
электрохлыстом полоснул их снизу. Четверо, взвизгнув от боли, сразу
свалились, как сбитые кегли. Остальные скрылись за бруствером кустов.
– Пппрости... – скулил, заикаясь, Алик, помогая подняться товарищу.
– За что?
– Я не испугался. У меня просто не было этой штуки.
– А о гранатах забыл? Давай сюда. Одну мне – и к машине. Выскочишь из
прохода, не оглядываясь шарахни своей назад. А я прикрываю. Ну!
Алик сделал все, что потребовал Малыш. Выбежал, прыгнул, швырнул через
плечо гранату и исчез за кустами. Позади вырос большой черный шар,
вытянулся колбасой метра в три толщиной, все время сплющиваясь и
расширяясь. «Пора», – решил Малыш, подождав секунду, пока не исчез за
кустами Алик, и прыгнул вслед. За дымовой завесой, густой, как масло,
ничего не проглядывалось, только в двух–трех местах колбаса вспучивалась,
словно кто–то пробовал пробиться сквозь ее жирную черноту. Малыш тут же
бросил вторую гранату и побежал за Аликом. Еще один черный шар повторил в
точности преображение первого. Теперь колбаса расширилась метра на четыре.
«Не пробьются», – решил Малыш и успокоился. У самой машины он догнал
быстроногого Алика, сел к пульту и швырнул вездеход вперед над кустами к
памятной эвкалиптовой аллее. Она просматривалась в обе стороны,
по–прежнему светлая и пустынная.
– Струсил все–таки? – спросил Малыш. – Только не ври.
– Я и не вру. Сам видел. Сумасшедший дом суб–Гедоны.
– Почему «суб»? И едва ли это дом сумасшедших. Не знаю.
– А что это за змейки?
Малыш вынул из кармана матовую металлическую ручку, очень удобную: с
вмятинами для пальцев, белой кнопкой посредине и капельным наконечником.
Алик не нажал на кнопку, он только прикоснулся к ней, а на кончике капли
уже засветилась точка, настолько крохотная, что измерять ее можно было
только микронами. Алик снял палец с кнопки, и точка погасла.
– Электронный хлыст, – сказал Малыш, – а я думал, стальная проволока.
Болевое и парализующее оружие. Вероятно, не убивает. Жестокая игрушка для
жестоких детей.
– Чьих детей?
– Спроси еще что–нибудь, – огрызнулся Малыш. – Где находится этот твой
мир зеленого солнца? На земле? Под землей? Призрак из пыли? Эвкалипты ведь
настоящие, а где они росли час назад?
– Ты уравнения Мерля помнишь? – спросил Алик.
– Я не физик–пространственник. Мне это ни к чему.
– И зря. Тогда бы не спрашивал, где росли эвкалипты. Они росли и
растут. В том же пространстве, но в другой его фазе. Она на минуточку,
даже, может, всего на какой–нибудь квант, убежала вперед или отстала от
нашего времени, но пространство в ней уже организовано по–другому.
– Силен, – сказал Малыш, – не зря тебя муштровали в Кембридже. Ну, а
как мы выйдем из этой фазы, профессор?
– Как и вошли. Что это, по–твоему?
Издали навстречу им, обтекая коринфские колонны эвкалиптов, плыло нечто
странно похожее на стог только что скошенной пыльно–зеленой травы.
Гигантский комок то и дело вздрагивал, рос, мутнел, то наливаясь до
синевы, то растекаясь по краям белокочанными выплесками.
– Выходит, опять мираж, – предположил Малыш.
Алик долго всматривался, потом сказал не без торжества в голосе:
– А ты получше вглядись, навигатор. – И прибавил, поясняя: – В центр, в
центр!
А в центре менявшего формы комка чернело пятно. Оно тоже увеличивалось,
но сохраняло цвет, поблескивая, как рояль, отражающий вставшее над окном
солнце.
– Понял вас! – вскрикнул Малыш и швырнул машину прямо в крышку «рояля».
Одновременный шок, на мгновение выключивший и снова включивший
сознание, темнота и свет, нормальный дневной свет, но окрашенный словно
бледно–зелеными стеклами. А перед нашими странниками в ветровом стекле
вездехода до горизонта простиралась уже не вызолоченная солнцем, палевая
эвкалиптовая аллея, а припудренный пылью черный камень материка. Он вдруг
показался им таким домашним, приветливым, даже родным.
– Кажется, выбрались, – облегченно вздохнул Малыш.
Алик оглянулся и увидел позади ажурную вышку наблюдательной станции.
– Поворачивай, – сказал он, – приехали.